Она ответила не сразу. Видно, пока он спал, ей тоже было о чем подумать.
— Чего пока загадывать?.. Как позову, придешь спять.
— В чужой дом по ночам только воры лазают, — сказал Ларион.
Варя вздрогнула. Потом поджала губы, сложила под грудью тонкие, голые по локоть руки.
— Как сказать, чужой!.. Я на этот дом шестой год роблю, все тут моей рукой уделано. Людям-то со стороны не видно: думают, Пашка мой — хозяин. А он ботало пустое, горлан. Таскается, бывало, по лесу-то, таскается, белку дохлую притащит, одна слава, что охотник. А дома, куда ни сунься, везде я. Эх, кабы не девчонка!..
И Варя вдруг заплакала. Слезы у нее текли крупные с градину.
— Подумала я, дура, что любишь ты меня… А ты сразу корить!..
У Лариона сердце просилось наружу. Как же ей объяснить?..
— Ты скажи: можно тебя не любить-то? — спросил он с силой обняв ее. — Забрала ты меня совсем!..
За окном уже светало. Прогудел заводской гудок. Пора было и расставаться.
7
Снова ожил цех, потекло тепло от печей, загремело железо.
Давно уж так не пылало: уголь блестел, как алмаз, искрился у Лариона на лопате. Листы выходили из печи, как облитые алой кровью. Молот не бил по ним с дребезжанием, а шлепался, как в масло.
Варя подошла к Лариону, сказала тихо:
— Полегче шуруй, миленок: ребята таскать не поспевают. Правую топку запусти, может, одним котлом продержимся.
Она раскутала свой темный платок, сама взяла клещи. Ларион видел, как она шагнула к огню, схватила двухпудовый лист. Выдернула с десяток и сунула клещи в бак с водой — взвился пар.
Рабочие от молота кричали, отгоняя рукавицей жар от лица:
— Касьяновна! Ждяниха! Нынче дело рекордом пахнет! Докажи, что зря юбку носишь!..
Варя перевела дух, попила воды, подвязала потуже косынку.
— А вам без юбки надо?.. Звонари! Что прете-то? — И снова взялась за клещи, помогая печным. — Давай, ребятки, накидаем им погорячее, пусть щурятся.
Печными работали ребята-фабзайцы. Бегали взъерошенные, мокрые, как мыши. Носы блестели, горячий пот, мешаясь с сажей и пылью, тек по впалым щекам. А между ними, как черная, сильная птица, — Варя.
С каждым днем по-новому видел ее Ларион. То притихшая, испугавшаяся сама себя, своей силы, то играющая ею. То застенчивая и ласковая, то отчаянная, говорливая, независимая. Все ее слушаются, все любят и даже боятся, как старшую. Ей всего двадцать пять, а у нее в бригаде сорокалетние мужики. Лариону вспомнились Варины слова: «Я завод наш люблю, верь совести. Ты полюбишь — и дружба у нас с тобой пойдет…» Ларион уже и любил его, этот гулкий, горячий цех. Когда увидел, на узкоколейке возле завода стоят гондолы с углем, обрадовался, будто хлебу. И вот теперь всю смену без устали кормит свою топку черной, горючей едой.
К концу такой жаркой смены и Ларион упарился. На Степу была надежда плохая, что он сам вычистит зольники. Ларион взял скребок, лопату и прыгнул в зольник. Там была такая жара, что, того и гляди, могли затлеть ботинки и штаны. Ларион копался дольше обычного и вылез, почти очумевший. Варя протянула ему руку, помогла одолеть ступеньки.
— Некогда мне было пособить тебе, — сказала она тихонько. — Мы ведь, Ларя, сегодня две нормы дали. Погрел ты нас! Глядишь, таким-то боевым манером мы и план нагоним.
Пожилая работница, садившая в печь листы, уже давно приглядывалась к Лариону и к Варе.
— А толково стал робить новенький-то твой! — сказала она, усмехнувшись. — Гляди, тонны две за смену-то перекидал. Небось ручки-ножки дрожат? Хватит ли, Варька, у тебя жалелки на него?
Варя, спрятав смущение, ответила сурово:
— К тебе занимать не побегу. И не дитя он малое, чтобы его жалеть. Сироту-то из него не делай.
…Они встретились в полночь, после вечерней смены, на краю поселка. Постояли в узком, заметеленном проулке.
— Ну, дак как?.. — шепотом спросила Варя, пропуская Ларионовы руки к себе под шубейку.
— Уже соскучился.
— А я думала, забыл… — Она засмеялась и потянулась к нему губами.
Потом она рассказала, что свекрови ее уже донесли, как она в лесу с чужим мужиком на пару дрова пластала. Прибавили и то, будто одну ночь их вовсе не было в зимовье: жгли в лесу костер и около него ухажерились.
