— А вы-то откуда знаете?
— Люди говорят.
— Они-то, конечно, все там простофили, — усмехнулся Люсин. — Этот, который у вас «Троицу» купил за пятьсот целковых, тоже, видимо, очень наивный мужик… С кем из иностранцев вы имели дело раньше? Кому и когда продавали иконы?
— Иконы я не продавал и с иностранцами, кроме этого, никаких дел не вел.
— Раньше вы утверждали, что и этого приняли за русского, поскольку он говорил без акцента, но потом одумались и сознались. Откуда на самом деле вы узнали, что он иностранец? Он вам представился?
— Женевьева сказала…
— Стоп! Значит, Овчинникова имела касательство к этому делу? Вы подтверждаете?
Михайлов кивнул и опустил голову.
— Вы подтверждаете? — чуть повысил голос Люсин.
— Да, подтверждаю.
— Какое?
— Она познакомила нас.
— Но вы утверждали, что познакомились случайно, в магазине на Арбате.
— Оно и было случайно в том самом магазине. Женевьева зашла с ним туда. Мы и встретились. Случайно. Мы ведь не договаривались встретиться.
— А что было потом?
— Потом она извинилась, сказала, что торопится, и ушла, мы же остались в магазине. Разговорились. Он спросил моего совета по поводу финифти… Одним словом, на улицу вышли вместе, он заговорил об иконах, и я пригласил его к себе. Тогда я и не собирался ему ничего продавать.
— Как она вас представила друг другу? Какими словами?
— Как обычно. Это мой друг, художник, а это мосье такой-то, историк.
— А Овчинникова не сказала, куда торопится?
— Нет.
— И потом вы ее об этом не спросили?
— Как-то не пришлось… Я думаю, ей просто надоело возиться с ним. Она часто жаловалась, что приходится таскаться по всему городу.
— Она знала, что вы пригласили его к себе?
— Нет. Мы в тот день больше ни виделись. И на другой день тоже.
— А о вашей сделке знала?
— Нет. Вообще она тут абсолютно ни при чем.
— Ну а теперь-то она, надеюсь, знает, что вы продали икону?
— Конечно.
— Почему?
— Она же была там… в номере, когда вы распечатали коробку.
— Ну и…
— Она долго ругала меня, что я это сделал.
— Вы, конечно, рассказали ей о нашей встрече в гостинице?
— Конечно. Она сказала, чтобы я все рассказал вам, но я ведь и так все рассказал!.. Почти все…
— Когда она сообщила вам, что видела икону?
— В тот день, когда вы меня… домой отвезли. Вечером.
— Что она имела в виду, когда только что порекомендовала вам говорить правду? Какую правду?
— О том, как все случилось… О знакомстве в магазине.
— Тем не менее вы не сразу и не очень охотно последовали ее совету.
— Не хотел ее впутывать. Разве не понятно? Она-то ведь ни в чем не виновата.
— Так. Хорошо. Теперь попрошу вас внимательно прочитать протокол и подписать его. Проследите, правильно ли я записал ваши ответы.
Михайлов пробежал глазами по строчкам — ему явно не читалось, он все думал о чем-то своем, потаенном — и взял ручку, которую предупредительно пододвинул ему Люсин.
— Все правильно.
— Благодарю. — Люсин промокнул подпись и спрятал протокол в портфель. — Вынужден предупредить, что нам еще придется, и, видимо, не раз, побеседовать с вами. Поэтому вам нужно будет возвратиться в Москву и на некоторое время воздержаться от поездок.
— Я арестован? — спросил Михайлов.
— Нет. В настоящее время я не нахожу эту меру необходимой. Но подписку о невыезде с вас возьмут.
— Хорошо, — с готовностью согласился он.
— Лучше всего нам будет вылететь в Москву сегодня же. — Люсин акцентировал слово «нам».
— Хорошо, — тут же согласился Михайлов и, чуть помедлив, спросил: — Женевьеве тоже надо будет возвратиться?
— Не-ет! — протянул Люсин. — Пусть Женевьева Александровна спокойно занимается своим делом… Хорошо, что напомнили! Она, поди, совсем уж заждалась.
Люсин позвонил к себе в номер и пригласил Женевьеву прийти.
— Заходите, пожалуйста! — крикнул он, когда она постучалась. — А вас попрошу побыть пока в моем номере, — шепнул он Михайлову и, легонько придержав его в кресле, метнулся навстречу Женевьеве, словно собирался открыть ей дверь.
Но она уже входила. Люсин посторонился, пропустил ее и резко повернулся. Он хотел видеть лицо выходящего Михайлова.
Тот, видимо, смотрел Женевьеве в глаза. Когда они поравнялись, он едва заметно кивнул. Это могло означать все, что угодно: от простого ободрения до «Я сделал так, как ты сказала». Люсин подумал, что скорее всего именно это и имел в виду Михайлов.
