Может, это кашалот постарался, а может, касатки. Этого и знать не дано, и не к чему знать. Пусть хоть гигантский кальмар располосовал сети или задел их острым гребнем сам морской змей. Что с того? Потерянный улов не вернуть, и, пока залатают все дыры, уйдет косяк. А там… кто знает, что будет потом? То ли погода не заладится, то ли рыба не заловится, и пойдет эхолот выписывать пустой донный профиль.
Вот и сейчас, не успел Люсин положить трубку после разговора с Березовским, как зазвонил внутренний телефон, и дежурный по городу, благо вся милиция была уже в курсе люсинских дел, доложил, что вчера ночью в Нескучном саду обнаружили труп.
Оперативная сводка.
«В 23 час. 15 мин. в Нескучном саду ЦПКиО им. Горького обнаружен труп мужчины. Судя по проломам черепной коробки, смерть наступила от удара по голове чем-то тяжелым. На место происшествия выехал следователь».
Люсина осведомили об этом происшествии лишь после того как была выяснена личность убитого: Михайлов Виктор Михайлович… Отпечатков подошв преступника следователь на месте происшествия не обнаружил. На плотно укатанной дороге не оказалось и каких-либо иных следов или предметов. Медицинская экспертиза показала, что Михайлов умер сразу же после того как убийца проломил ему череп каким-то тупым и тяжелым орудием. На левом плече был обнаружен след еще одного удара. Электрографическое исследование ткани пиджака показало, что удар был нанесен железным предметом. Скорее всего, убийца ударил Михайлова дважды: первый раз — по плечу, второй — по голове. Это произошло, очевидно, где-то после двадцати двух часов, поскольку кровь едва успела свернуться. Судя по тому, что во внутреннем кармане Михайлова нашли бумажник с семью десятирублевками, убийство было совершено не с целью ограбления.
Все это Люсину пришлось принять как нечто данное. Сам он место происшествия не осматривал и труп не обследовал. Теперь этот труп лежал в холодильнике, и что-либо предпринимать было уже поздно. Приходилось во всем полагаться на чужого следователя. Он был впереди на шестнадцать невозвратимых часов.
Люсин вызвал к себе Женевьеву Овчинникову и Льва Минеевича. Это были единственные из известных ему людей, которые могли знать, по каким таким неотложным делам отправился вчера вечером Михайлов в Нескучный сад. Но больших надежд он на эти беседы не возлагал. При мысли о том, что именно ему первому придется сказать Женевьеве о смерти ее друга, тоскливо щемило в груди. Он сначала даже заколебался и решил отложить встречу или же коротко сообщить обо всем по телефону. Но это почему-то показалось ему жестоким. Поэтому он все же пригласил Женевьеву прийти к нему завтра, часов около двенадцати. На всякий случай он спросил ее, не знает ли она, где сейчас Виктор. Женевьева ответила, что не видела его уже два дня.
От Льва Минеевича многого ждать тоже не приходилось. Телефона в квартире не было, а беседами на личные темы художник старика, как известно, не баловал.
Дело, которое досталось Люсину, было трудным и несомненно интересным. И все же до сих пор он относился к нему довольно легко и даже как бы чуточку со стороны. Наверное, это было вызвано его необычной спецификой и характерами причастных к нему людей. Действительно, Вера Фабиановна, Лев Минеевич, пляшущий змей и задушенный кот — все это, надо признаться, выглядело, как бы сказал сдержанный англичанин, несколько необычно. Больше напоминало театр, чем реальную жизнь. В любой момент актеры могли сорвать с себя маски, и трагедия грозила обернуться глупым фарсом. Инстинкт самосохранения заставил держаться в стороне, хотя бы из уважения к собственной личности.
Но вот упала маска с главного персонажа, и за ней обнаружился не Арлекин и не обсыпанный пудрой паяц. В эсэсовском черном мундире предстал анонимный актер с приклеенными усами и накладным париком. Сквозь шутовской карнавал и скрежет заржавленных рыцарских лат почудилась невидимая тень смерти, ее бесшумный и потому оглушительный шаг. Вот и пахнуло теперь трупным смрадом, вот и кончился сумасшедший цветной балаган.
«Михайлов убит, конечно, не случайно. Он что-то знал и, следовательно, мог выдать. Но почему он не рассказал об этом, когда дело зашло уже достаточно далеко? Слишком глубоко увяз? Или ею запугали? Может, просто совершил очередную глупость и стыдился признаться, надеясь, что на том все и кончится? Он же постоянно оступался и тут же оглядывался, лгал и укреплял свою ложь новой, логически обоснованной ложью, невольно превращая минутную слабость свою в тоскливую беду. Он готов был скорее признаться на допросе в продаже иконы, чем рассказать подруге о встрече с бывшей женой. Что сделал он на этот раз, унылый неудачник, в чем и кому не посмел отказать?»
