Ларец Марии Медичи - страница 132

Взволнованные гости стали подниматься из-за стола. Казот молча поклонился хозяину, извинился и собрался уходить. Но герцогиня Грамон преградила ему дорогу. Принужденно улыбаясь и досадуя на себя за то, что вызвала своими вопросами столь мрачные пророчества, она, как бы призывая Казота закончить все шуткой, спросила: «А вы, господин пророк, какая участь ожидает вас самого?» Он ничего не ответил ей, но и не трогался с места, уставясь глазами в пол. Потом вдруг поднял голову и равнодушно, ни к кому особенно не обращаясь, сказал: «Во время осады священного города один человек семь дней подряд ходил вокруг его стен, взывая к согражданам: «Горе вам! Горе!» На седьмой день он вскрикнул: «Горе мне!» В этот момент огромный камень, пущенный неприятельскими осадными машинами, попал в него и убил наповал». С этими словами Казот вновь поклонился и вышел.

Таково, монсеньор, умонастроение французской вольнодумной аристократии. Жизнь монарха более не является священной в ее глазах.

Еретик Вольтер обрушивался на церковь, преследовал едкой клеветой наш орден, а Руссо проповедовал равенство и единство всех человеческих душ… Посеянные ими плевелы дали теперь страшные всходы. Но какова будет жатва? Не такова ли, как предсказывает господин Казот? Не раскрывает ли нам его «предсказание» планов, которые лелеют заговорщики в своих подземных капищах?

Можно лишь посетовать, что орден слишком снисходительно отнесся к первым росткам вольнодумства в этой стране. Генрих Наваррский погиб слишком поздно. Он вообще не должен был царствовать. Теперь, когда заговор охватил все слои общества, а гонители Христовы добились запрещения ордена, справиться с положением едва ли удастся. И менее всего способно на это королевское семейство.

На парижской сцене только что была представлена «Женитьба Фигаро», и вызванное этой комедией брожение умов все продолжается. Возможно, по той лишь причине, что общественным мнением владеет иная комедия, более глубокая и, увы, реальная. Вот ее герои: королева Франции, могущественный прелат, авантюристка королевской крови, куртизанка, сомнительный дворянин, жандарм и таинственный иностранец — помесь шарлатана с заговорщиком. Действие происходит в зале суда. Публика — вся Европа».

Придя на работу, Люсин, как обычно, позвонил в лабораторию.

— Доброе утро! — сказал он, хотя утро было паршивое: брызгал надоедливый мелкий дождь.

— Можете приходить, — сразу узнал его голос начальник лаборатории. — Только что получили экспертизу из Института криминалистики… Так что приходите.

— Это по поводу Саскии? — не утерпел Люсин.

— Что еще за Саския? Вы же нам только кота сдавали!

— Это он и есть, — рассмеялся Люсин. — Бегу!

В аналитичке Люсин надел белый халат и мельком глянул на своего двойника, опрокинутого в голубом кафеле пола. В расплывчатой глубине, где угадывалась голова двойника, мутными пузырями горели лампы.

Пройдя вдоль стеллажей со всевозможным стеклом и нелетучими реактивами, Люсин на секунду задержался у вытяжного шкафа, где хлопотала смуглая чернявочка.

— Сколько бутылок у вас, Наташа! — восхитился Люсин, схватившись за голову. — Как вы только их различаете? — Он провел пальцем вдоль длинного ряда пузатых, с притертыми пробками бутылей и всевозможных пузырьков, словно всю клавиатуру на рояле пробежал.

— По этикеткам, — сухо ответила девушка.

— И никогда не ошибаетесь? — настырничал Люсин. — Они же такие незаметные да и почернели все от этой отравы!

Он отлично видел, что кроме этикеток бутыли с кислотами и щелочами были помечены соответствующими химическими символами, крупно написанными восковым карандашом. Надписи же на сосудах со спиртобензолом, эфиром или четыреххлористым углеродом можно было прочесть еще в дверях, а хранившаяся под слоем мутноватой водицы ртуть вообще ни в каких этикетках не нуждалась.

Поэтому лаборантка имела полное право игнорировать столь неуклюжие попытки завязать профессиональный разговор, что она, собственно, и сделала.

Конечно, она могла бы сказать Люсину, что его анализ готов и находится сейчас у начальства, но стоило ли? Пусть себе юлит и бьет хвостом, — она с удовольствием поглядит, как это у него выходит, хотя наперед известно, что выходит плохо. И вот когда он, ничего не добившись, в конце концов прямо спросит о своих листиках, она, так и быть, обрадует его. А может, и не обрадует. Поведет равнодушно плечами и включит электрические микровесы.