Перечислять, конечно, легко… Но Люсин-то жил всем этим. Для него здесь не было второстепенных и малозначительных эпизодов. Каждый ведь мог в конце-то концов привести к раскрытию. Перечисление последовательно по природе и статично по естеству! Мышление же процесс активный, высокоскоростной и непостижимый.
Вот почему нам лучше всего принять поступок Люсина как нечто данное извне и не подлежащее обсуждению. Для нас ясно теперь, что его решение возникло не случайно и, уж конечно, не по капризу автора. Была проделана колоссальная, но недоступная пока для аналитического ока науки мыслительная работа, и она дала результат. Пусть он кажется нам тривиальным, необязательным или даже вовсе не достоверным. Не нам судить. Все нити, все тонкие, неизвестные нам обстоятельства дела хранятся пока только в голове одного человека. И этот человек — Люсин. Точно смоделировать его мышление, как уже отмечалось, нельзя. Более того, оказывается, мы и права-то не имели задаваться такой задачей, поскольку не были посвящены во все тонкости.
Это, как говорят математики, граничные условия. Они необходимы для того, чтобы создать модель той сложной ситуации, в центре которой оказался Люсин. Всего лишь модель… Ибо книга — не более чем модель реальной жизни, как, скажем, знаменитая теория относительности тоже только модель нашей очень сложной Вселенной, которая хотя и конечна, но безгранична.
Итак, это несколько затянувшееся отступление подводит нас к тому моменту, когда Люсин, сидя у изголовья бессловесной Веры Фабиановны, развернул кассу, кармашки которой были туго набиты картонными буквами.
Беседа протекала по выработанному в прошлый раз методу: Вера Фабиановна подтверждала правильность названной буквы опусканием век. Собственно, Люсин даже не называл теперь буквы вслух. Он просто водил пальцем по рядам с кармашками, пока Вера Фабиановна не закрывала глаза. «Эта?» — спрашивал для контроля Люсин, если ошибки не было, вынимал картонную буковку. Составив слово, он — опять-таки для контроля! — показывал его больной, которой оставалось только молча зажмуриться. Ошибок не было…
Поэтому мы можем представить эту несколько необычную беседу в виде самого элементарного диалога.
— Вы знаете этого человека? — спросил Люсин, раскладывая перед больной фотокарточки разыскиваемого Свиньина, на которых во всех вариантах был изображен волосяной покров. — Не знаете? — повторил он вопрос, потому что старуха, к его удивлению, не подала утвердительного знака.
Но она все смотрела ему в глаза зорко и отрешенно. Словно тесна была ей беседа по методу старика Нуартье.
— Значит, это не он был у вас в тот вечер? — еще раз спросил Люсин и скользнул пальцами по кассе, словно слепой по своей книге.
— Нет, — просигналила старуха.
— Кто же?
— Слуга.
— Какой слуга?
— Слуга диавола.
— Ах «слуга диавола»! Ну конечно… В прошлый раз вы, правда, говорили, что сам дьявол.
— И диавол.
— Значит, у вас были и слуга дьявола, и сам дьявол?
— Да.
— Как они выглядели? Как выглядел слуга?
— Хромой.
— Еще как?
— Здоровый битюг.
— Отлично. Цвет волос?
— Темно-рыжий.
— Рыжий как от хны или как медная проволока? Старая медная проволока?
— Проволока.
— Отлично! На какую ногу хромал?
— Левую.
— Особые приметы есть? Шрамы, бородавки, наколки, может быть.
— Бельмо в глазу.
— В каком?
— Левом.
— Не иначе, это слуга дьявола с левым уклоном. А сам дьявол каков?
— Змей.
— Какой еще змей?
— Огненный.
— Так… понятно. Вы знаете, кто я?
— Следователь.
— А это? — Люсин показал на сидящую в углу женщину в белом халате.
— Санитарка.
— А до нее, кто за вами ухаживал?
— Сиделка.
— Как зовут вашу соседку?
— Эльвира Васильевна.
— Где она сейчас?
— На работе.
Старуха явно была в полном порядке. Но если дьявола Люсин еще хоть как-то мог принять, то со змеем огненным мириться решительно не хотел.
— У вас что-нибудь похитили?
— Ларец.
— Какой?
— Марии Медичи, старинный.
— Кто похитил?
— И как это выглядело? Кого вы увидели, раскрыв дверь?
— Слугу.
— Одного слугу?
— Да.
— А где же был дьявол?
— В мешке.
«Хорош дьявол! Впрочем, кузнец Вакула тоже, по-моему, таскал чертей в мешках».
— Значит, вы открыли дверь и увидели здорового мужика, хромого, рыжего, как потемневшая медная проволока, и с бельмом на левом глазу. Так?
