В розыске пропавших сокровищ не помогли ни пытки, ни костры, ни дьявольское искусство мессира Ногарэ…
Последний же гроссмейстер ордена Яков де Моле, вызванный перед началом следствия с Кипра во Францию, все еще сидел в башне. Чтобы не возбуждать страсти, Филипп удовольствовался тем, что приговорил гроссмейстера к пожизненному заключению. Но на публичном чтении приговора упрямый храмовник отрекся от всех данных под пыткой показаний и заявил протест против незаконного ведения процесса. Это окончательно взбесило и без того огорченного короля, который незамедлительно отдал гроссмейстера палачу. На другой день, марта 18 дня 1314 года, Якова де Моле сожгли на медленном огне. Он геройски вынес мучительную смерть и, перед тем как предстать перед очами высшего судьи, громко призвал на суд Божий короля — чудовище и отступника — папу…
С той поры минуло больше четырех с половиной столетий, но орден Храма не умер. Антуан ле Карре знал это лучше, чем кто бы то ни было другой. Это днем он был лейтенантом серых мушкетеров, преданный королю, его величеству Людовику XV. По ночам же каждую субботу отправлялся он тайной дорогой к Тамплю, сохранившему остатки былых привилегий и вольностей… Он, потомок Феба ле Карре, не забудет, как его с черной повязкой на глазах провели в подземелье, как три острые шпаги уперлись в его обнаженную грудь и пламя свечи опалило лицо. И клятву свою он никогда не забудет, ибо она ввела его во внутренний круг тайного ордена тамплиеров…
— Готов ли ты? — услышал он голос из подземелья.
— Готов, — прошептал тогда ле Карре.
— Во имя Молоха, Асторота, Баал-Зебуба и Люцифера! — колоколом гудела тьма.
— Во имя вечного обновления природы, — смиренно ответил он.
— Откуда пришел ты? — спросили его.
— Из вечного пламени!
— Куда идешь?
— В вечное пламя!
— Тогда войди, брат.
И руки, державшие его, разжались, и он покатился по мокрым гранитным ступеням в огонь.
Но в последний момент чьи-то крепкие руки вновь подхватили и понесли его куда-то в сырую затхлость каменных коридоров. И хотя кругом обступала его все та же кромешная тьма, повязка была снята с глаз.
Далеко впереди засинел рассеянный свет, и сделалось легче дышать. Тут невидимые спутники покинули его, и он продолжал путь в одиночестве.
Каждый шаг отдавался протяжным вздохом, нехотя замиравшим в каменных сводах. Размытые тени бросались под ноги и уплывали во тьму. Но все светлело и светлело впереди. И тогда увидел ле Карре крылатого козла со страшной мордой и бычьими, гневно раздутыми ноздрями. Между крутыми могучими рогами горел факел, и свет его собирался в серебряной пятилучевой звезде на лбу. Грудь у козла была человечья, женская, а живот, как у гада, чешуйчатый и зеленый. Правой рукой указывал он на висевший меж колонн белый рог месяца, левая, опущенная, уткнулась когтистым перстом в черный рог. Чресла чудовища были задрапированы огненной юбкой, спускавшейся до вывороченных колен. Твердо, уверенно стояли на земле козлиные ноги, попирали ее раздвоенными копытами. Черно-белые крылья почти целиком закрывали неф. Лишь между распущенных перьев проблескивали письмена какие-то, молнии и стрелы всевозможные, Нептунов трезубец и символы темного могущества.
Справа от козла стоял обвитый пифоном столб с золотым треугольником на вершине. От треугольника исходили колючие лучи, а внутри него словно застыло в вечном удивлении широкое, раскрытое, чернью по металлу изображение — око с зеленым зрачком. Слева же подымался на хвосте бронзовый змей. Как зачарованный глядел он на удивительного козла, и злой огонь переливался в его рубиновых глазах. А имя было его Баффомет.
— Озирис? — услышал ле Карре тихий вопрос и так же тихо дал условный ответ:
— Темный бог.
Послышалось печальное пение. И чей-то хриплый, надтреснутый голос провозгласил:
— Баал-Зебуб! Баал-Зебуб! Баал-Зебуб!
И то, что этот Баал-Зебуб не забытый демон халдейский, а попросту Вельзевул, означало, что тайные тамплиеры стали исповедовать ту самую веру, которую безуспешно пытались навязать их предкам палачи Филиппа Красивого…
— Ормузд? — услышал у себя за спиной ле Карре.
