Ларец - страница 224

Шрифт
Интервал

стр.

Ну вот и сапоги нашлись. Да что, право, творится с ней, с Нелли? То Сабурово в голову вспадет, то страна Китай. Словно мысль крутится незваным гостем у заветной двери: то на крылечко подымется, то на дюжину шагов отбежит. Слишком затянулась история с Венедиктовым, вот Нелли и трусит. Даже занозу вытащить, и то сразу не так боязно, как погодя. А уж Венедиктов — заноза не в пальце, а во всей Неллиной судьбе. А выдирать надобно. Надобно расцепить их связь. И трусить не след. Впрочем, может, оттого она и страшиться так, что знает: уж теперь — наверное.

Нелли рванула край сапога вверх, поправляя голенище.

— Я не умру, но убью, — прошептала она.

Глава XXXIII

Параша, как, впрочем, и Катя, жила не с Нелли, а в другом тереме. Не мудрено — двух гостевых горниц в одном дому по здешней тесноте не бывало. Предоставивший девочке гостеприимство дом стоял проулка за три. Параша б охотней спала на оттоманке в светлице Нелли, да вить со своим уставом в чужой монастырь не лезь. Нету тут слуг, так уж у всех нету. Трудненько будет перевыкнуть к старым правилам, подумала Нелли, шагая по ровной, словно пол, деревянной мостовой. Еще трудней, чем отвыкнуть от здешней кухни, где нету яблок и картофели, а хлеб — самое лакомое лакомство, и пирог из пшеничной муки — украшенье праздничного застолья, а к завтраку чаще подают рисовые лепешки. С рисом же едят дичину — куда чаще, чем домашнюю убоину, хотя свой скот тут все ж есть. Заскучается и без кедровых орехов — из коих тут делают все — от постного молока до конфект.

О съестном Нелли вспомнила, как в воду глядела. Хозяйка, почтенная Соломония Иринеевна, месила тесто на огромном столе, сверкающем белыми скоблеными досками. Перед нею стояло три горшочка — из большего щедро сыпался смолотый в муку рис, из среднего — ореховая мука, а из меньшего, с осторожностью — пшеничная. Шел в дело и мед, верно, пирог готовился сладкий.

— Так все и охота мальчиком тебя назвать, — в ответ на приветствие улыбнулась Соломония, отводя локтем выбившуюся на лоб прядь волос — руки были в муке.

Парашу Нелли не сразу приметила — она расположилась в дальнем конце огромного стола. Как сперва показалось — помогала стряпать.

Кивнувши Нелли, Параша забила дальше острым ножиком, кроша что-то вроде петрушки на тоненькие кусочки. Нет, не петрушку — очищенный корень был странного, темно розоватого цвета.

— Золотой корень, — пояснила хозяйка, поймавши Неллин взгляд, и оборотилась уже к Параше: — Гляди, Панюшка, помни, злоупотреблять им не след. И то сказать, напасти побольше надо — где ж у вас в России такое возьмешь?

— Отчего он золотой, когда розовый, — заспорила Нелли: Парашины хитрости сделались ей ясны. Чем таиться по углам, лучше приврать, да делать все открыто. Тут Парашка сказала, что в Россию напасается, затем ей так много и нужно.

— Так уж говорят, золотой да золотой, — Соломония озабоченно подняла дощечку, закрывавшую плошку с опарой. — Останься, Олёнка, коржики кушать. Уж печь горячая.

Параша тихонько кивнула.

Лакомясь сытною сметанной сдобой, девочки тихонько переглядывались. Параша улучила мгновенье показать, что пышущая жаром печь интересна ей и в другом, нехозяйственном, смысле. Без особого труда удалось уговорить Соломонию Иринеевну предоставить мытье посуды и кухни подругам. Нелли показалось лишь странно, до чего ж доброй женщине не придет в голову удивиться, что она, Нелли, намерена выскребать тесто из горшков вместе с собственною служанкой. Дома после такого предлога уж наверное надзирали б во все глаза.

Самое правда оказалась, впрочем, еще куриозней, ибо чашки-плошки достались одной только Нелли.

— Через час уж охотники воротятся из тайги, — Параша, покосившись на дверь, наполнила водою медную ендову гривенки на две весом. — Поспешать надо. Хорошо упреть должно зелье-то, на костре эдак не сваришь.

Парашин сосуд пошел на длинном ухватце в дышащую жаром пещеру, а Нелли кое-как упихнула посуду в большую лохань. Тесто при том ничуть не отмылось, окаченное кипятком, а даже стало прилипчивей.

— Ножом его сперва сними, а потом мочалкою! — Параша набрала две полных горсти нарубленного корня и забормотала под нос: — Еду я из поля в поле, в зеленые луга, в дальние места, по утренним и вечерним зарям; умываюсь ледяною росою, утираюсь, облекаюсь облаками, опоясываюсь чистыми звездами. Еду я во чистом поле, а во чистом поле растет ОДОЛЕНЬ-трава. Одолень-трава! Не я тебя поливала, не я тебя породила; породила тебя мать сыра-земля, поливали тебя девки простоволосыя, бабы-самокрутки! Одолень-трава! Одолей мне горы высокия, долы низкие, озера синия, берега крутые, леса темные, пеньки и колоды. Иду я с тобою, одолень трава, к Окиян-морю, к реке Иордану, а в Окиян-море, в реке Иордане, лежит бел горючь камень Алатырь. Как он крепко лежит предо мною, так бы у злых язык не поворотился, руки не поднимались, а лежать бы им крепко, как лежит бел горюч камень Алатырь.


стр.

Похожие книги