— Кабы нам на Волге не застрять, покуда лед не окрепнет, — говорил отец Модест. — Мостов тут нету, только переправа водная. Дальше Ярославль минуем да Нижний Новгород, но в города нам нет надобности. Между Казанью и Самарой проедем, а там хорошая дорога по тракту в Пермь. В Перми уж остановимся на недельку. Большая река впереди, Тобол, а Каму так только притоками увидим. Екатеринбургу уж боле полувека, отчего-то все думают, что нынешняя Государыня его ставила. Дале Омск, сей град — дитя, два года ему всего. Берегом Иртыша до Барнаула, сие город-недоросль, двенадцати годов. Ну а там уж рукой подать, не больше недели пути.
— Ох и расстоянья в России, — изумлялся Роскоф. — Сколько ж на самую дорогу уйдет, Ваше Преподобие?
— Месяца два, а то и три, как уж фортуна. Ежели бы почтой ехали, так наверное три, зато, конечно, покойнее казенной дорогою. А проселочными трястись я по прямой давно путь выездил, вот, взгляните по карте.
Роскоф и отец Модест склонились над исцарапанным трактирным столом, углубившись в потрепанное по краям географическое изображение.
«Может статься, проселками и короче, только куда ж мы едем так далеко и что там позабыли?» — подумала Нелли, со скуки уткнувшись в добытую в Твери потрепанную книжку журнала. Журнал назывался «То да сё» и был старый-престарый. Так, в нем давалося подробное описанье «изумительной думающей механической куклы для игры в шахматы», а Нелли в малолетстве еще слыхала, что отлитая эта в виде турка кукла была лишь ловким обманом: живехонький шахматист прятался в ее основании, передвигая фигуры при помощи хитрых рычажков.
— Позволите ли взглянуть на сие, господа? — приятным, чуть хрипловатым голосом вмешался проезжий с другого конца стола. До сего момента казался он вполне углубившимся в содержимое своих дорожных сумок, в коих наводил порядок.
— Извольте, сударь, — отец Модест обязательно передал карту. — Вы интересуетесь познавательности ради или с сугубою целью?
— О, еще с какою целью! — воскликнул проезжий. — Позвольте, уж кстати, представиться. Леонтий Силыч Михайлов, личный дворянин. Действительный член Императорской Академии Наук.
— Филипп Антонович Росков, дворянин из Бретани.
— Модест священник Преображенский, а сей недоросль племянник мой Роман.
— Душевно рад составить знакомство. — Проезжий раскланялся. Нелли не умела различать у взрослых возраста, когда были они старше Ореста или Филиппа. Вроде бы Михайлов глядел одних лет с отцом Модестом, но, может, и старше. Был он невысок ростом и мелок чертами лица, однако ж приятен. Главными составляющими его приятства были заурядные серо-зеленые глаза, сами по себе небольшие, но то и дело начинавшие лучиться таким доброжелательством, что тут же делавшиеся огромными, а также хрипловатый сей ласковый голос. Пегонькой паричок его, застегнутый пряжкою, казался коротковат и торчал назади кверху забавным хвостиком. Щеки казались выбритыми довольно небрежно, как у человека, не слишком о наружности тщеславного. Получивши карту, Михайлов тут же уткнулся в нее.
— Восхитительно! Но постойте, сие путь исключительно зимний?
— Ни в коей мере, сударь, что Вас смутило?
— Тут нету селений, — Михайлов ткнул пальцем в карту, — кто ж переправит летом через сей приток Тобола?
— Тут броды, — отец Модест улыбнулся.
— Все в Вас изобличает опытного путешественника, Ваше Преподобие. Однако ж Вы едете в партикулярном платьи. Видимо, не по епархиальной необходимости?
— На сей раз — по обстоятельствам семейным, — отец Модест улыбнулся Нелли одним уголком губ. Нелли прикрыла книжкою смешливую гримасу. Что же, они вить и впрямь с отцом Модестом родня, хоть и через сказочного царевича Георгия. Так что в известном смысле странствие их впрямь можно было объяснить семейными обстоятельствами.
— Великая до Вас просьба позволить скопировать сей маршрут. — Михайлов убедительно прижал ладонь к сердцу. — Не прошусь в спутники, но также имею следование до Барнаула и хотел бы сберечь время. Я, видите ли, господа, натуралист, и еду дале Барнаула с целями ботаническими. Ласкаюсь увидеть круговерть цветения от пробуждения Натуры после зимнего сна до осеннего увядания.
