— Отчего я боюсь мертвых? — решительно взглянув в полные багровых отблесков глаза цыгана, спросила вдруг Катя. — Вить я не труслива!
— У нас не такие отношенья с мертвыми, как у других народов. После ты поймешь это. Но запрету, что наложил Египет, ты покоряешься сама. Он сильнее тебя. Твоя сила должна быть больше, чем у других девушек, — ты рождена из лучшего цыганского колена, что зовется лавари. Лавари — князья над всеми цыганами.
— Так что же, я вроде как из бар? — Катя, не выдержав, хихикнула.
— Ты — царевна, — цыган протянул руку через огонь, и тот словно бы не ожег его. Ладонь коснулась Катиной головы. — Другие цыганы будут покоряться тебе по праву крови.
— Ты слишком много сказал мне… отец. — Катя надолго замолчала, любуясь, как костер пляшет в каждом принадлежащем Нелли камешке. — Но я ничего не могу покуда решить, что с нею все будет в порядке. Я, быть может, должна еще помочь ей, хотя покуда не знаю, правда ли это. Мне теперь надобно в Тверь.
— Ты скоро будешь в Твери, Кандилехо. — Цыганский барон поднялся на ноги. — Моего коня зовут Фараун, в честь нашего давнего бога. Он еще сильней твоего Роха. Мы живо домчим тебя до Твери.
Никогда еще до той ночи, когда обнаружилось исчезновение Нелли, не доводилось Параше видеть, чтобы господа были на волосок не от тыканья шпагами, а от самой настоящей рукопашной потасовки, не хуже, чем подвыпившие в праздник мужики.
— Я с ног на голову переверну этот город!! — орал Роскоф. — Я перетряхну тут каждый окаянный дом!
Отец Модест налил в стакан воды из стоявшего на столе стеклянного графина и со всей силы плеснул Роскофу в лицо.
Француз, стиснув кулаки, вскочил и кинулся было к отцу Модесту. Параша зажмурилась, но зря. Когда она открыла глаза, Роскоф был уже в нескольких шагах от отца Модеста и стоял спиною у окна. Сжатым кулаком он ударил по каменному подоконнику, ударил один раз, другой, третий и продолжал бить рукой по камню со странною равномерностью.
— Я ничего не скажу, покуда Вы не возьмете себя в руки, Филипп, — бесцветным голосом проговорил священник.
Роскоф обернулся: застывшее лицо его было бледно.
— Я готов слушать, — произнес он.
— Будем мужчинами и скажем себе, что виноват не город, а мы сами, — заговорил отец Модест мягче. — Прежде всего, конечно, я, поскольку лучше понимаю, с кем мы имеем дело. Новгород усыпил мою осторожность, в этом городе я всегда чувствую особенную безопасность. Здесь не ждал я удара, а должен был ждать его везде. Когда бы имело смысл искать Нелли в городе, я поднял бы половину его на ноги. Но ее наверное нету здесь уже. Нам надлежит торопиться в Тверь, Филипп. Могу успокоить Вас одним: покуда драгоценности не у Венедиктова, Нелли ничего не грозит. Он волосу не даст упасть с ее головы, поверьте. Около драгоценностей же мы его и подловим.
— Черт побери!!
Параша, невзирая на свою тревогу, чуть не засмеялась: уж вовсе чужеземец лишился ума, что чертыхается при попе.
— Черт побери, Ваше Преподобие, какие еще драгоценности?!
— Те, что украла Нелли, — отец Модест был невозмутим. — Украла у Венедиктова.
— Нелли украла драгоценности?! Зачем?! Кто такой, черт побери, Венедиктов?
— Да, угораздило Вас, мой друг, — отец Модест улыбнулся почти весело. — Вы рассказали мне всю историю своей жизни и семьи, я же решительно ничего не успел Вам поведать. И начать придется не с Нелли, а лет за триста до ее рождения. Я уж распорядился седлать, покуда Вы крушили все вокруг. Вещи наши уложены. Я расскажу обо всем по дороге.
— Батюшка, а можно я сяду на барышниного коня либо на Катькиного? — встряла Параша.
— Понятно, ты тоже хочешь слушать. Но как бы тебе не расшибиться, а вить времени у нас сейчас нет. С другой стороны, мне же вдругорядь не рассказывать. Ладно, Прасковия, я тебя возьму на свою лошадь.
Прощанье с гостеприимными хозяевами было недолгим. Отбиваясь от Ненилкиного узелка с пряниками, Параша краем глаза заметила молодого монаха, что вышел на крыльцо следом за домочадцами Микитина. Верно, из тех иноков, что жительствуют иногда у купца по обету, подумалось ей. Однако отчего инок так пристально глядел на отца Модеста? Впрочем, пустое!
