Теперь к нему вернулись те же мысли. Несколько недель недосыпания измучили Района. У него болела спина и даже изменилась походка, речь стала быстрой, невнятной, и его раздражало все, что имело отношение к книгам и писателям. Но, проснувшись однажды утром и признав, что совсем запутался, он философски рассудил: всему есть свое объяснение. Тот факт, что он не мог пройти от кровати до двери, не переставив несколько вещей с места на место, подсказал Рамону выход.
Он просмотрел протоколы всех нераскрытых дел об убийствах, случившихся в Париже за последние два года, он читал до ряби в глазах, но так и не смог найти в них мотива преступления. Свидетелей тоже не было. Полицейские шпионы ничего не могли сказать. Жертвы не были ограблены и не подвергались половому насилию, мотива мести Рамон тоже не обнаружил. Преступник отделял головы от трупов. Найти их так и не удалось. При виде очередного обезглавленного трупа Рамона терзал стыд. Убийца как будто говорил ему: вам меня не найти. Может, преступник нарочно издевается над ним? Рамон без конца задавал себе одни и те же вопросы. Что было на уме у преступника?
Последнее дело особенно раздражало Рамона, считавшего себя человеком рациональным и практичным. Оно лишало его сна. В свободные дни Рамон несколько утешался тем, что читал политические статьи и памфлеты и слушал, как молодые люди рассуждают о разуме и равноправии во Франции. Аргументы в пользу перемен были тщательно обоснованы. Язык трезв, ораторы сдержанны. Не так давно Рамон слышал выступление молодого юриста на площади Шатле и был поражен его убежденностью и чувством справедливости. Восторженная публика с трудом сохраняла спокойствие, Рамон и сам порой чувствовал, как его захватывает волна общего гнева. Он не имел ничего против перемен, пока они объяснялись разумными причинами. Он понимал справедливость требований, выдвигаемых третьим сословием, и симпатизировал идее о необходимости нового конституционного порядка. Ему становилось обидно за свое сословие, когда он читал о том, что аристократы и церковь превратили народ в рабов. Наблюдать, как бедные семьи, которые с трудом перебивались на каштановой каше, лишаются последнего су по вине феодалов, видеть новорожденных младенцев, завернутых в тряпье, которых каждое утро оставляют на папертях церквей в надежде, что кто-нибудь окрестит их, - все это возмущало Рамона. Однако у него хватало ума помалкивать о своих симпатиях и делать то, чего от него ждали. Дело, которым он занимался, само по себе доставляло ему немало хлопот.
Он велел своим помощникам еще раз перечитать все протоколы, надавил на шпионов со дна общества и подверг старых свидетелей новым допросам. Даже животное не убивает без причины, думал Рамон. Если я найду причину, то найду и убийцу.
Всему есть свое объяснение.
Спустя несколько дней, беседуя ни о чем с букинистом на Новом мосту, Рамон нашел в одном из ящиков медицинский трактат. На обложке был изображен череп с цифрами от единицы до девятнадцати. Рамон вынул трактат из ящика.
ХОФФМАНН И РУШФУКО
ТЕОРИЯ ЧЕРЕПА
Рамон с любопытством листал сочинение. Рисунки черепа. Обозначение различных центров. Список свойств. Объяснения. Он с удивлением обернулся к букинисту и показал ему книгу.
- Последнее слово науки, - проворчал добродушный букинист. - Нынче все должно подтверждаться экспериментами. Даже форму человеческой головы и ту специально исследуют и изучают. Этим гениальным людям достаточно только взглянуть на твой череп, чтобы сказать, кто ты.
Рамон тут же отправился домой и прочитал трактат. Теория Рушфуко была изложена витиеватыми фразами. "Сотни вскрытий позволили великому анатому сделать интереснейший вывод. Теория черепа - это результат выдающихся знаний и гениальной мысли. Рушфуко разрешил загадку человеческого мозга". В задней части мозга находятся центры, ведающие инстинктами и склонностями человека, прочитал Рамон, тогда как более тонкие чувства находятся ближе к темени. Центры чувств располагаются в передней части мозга. Чем больше Рамон читал об анатоме и его теории, тем больше убеждался в том, что тот сделал великое открытие и расширил поле деятельности науки. Все было так очевидно: разумеется, каждому человеческому свойству, например сообразительности или жадности, должен соответствовать определенный центр мозга, тогда как легкие и сердце имеют совсем другие функции. Это было логично. Района поразил восторг, с каким эта теория излагалась в сочинении.
