Латур смотрел на тени, падавшие от прядильных фабрик, на ряды бочек для сидра, на сараи и лачуги, на замки феодалов. Он покидал Онфлёр, покидал Нормандию, и ему казалось, что он всю жизнь ждал этого мгновения. Однако, когда он закрыл глаза, пытаясь заснуть, мысли его были полны тревоги.
***
Ла Булэ. Ему придется найти ее адрес. Улица... такая-то или такая-то... дом... такой-то или такой-то... Он проберется в ее красивый сад. Услышит ее пение. Увидит ее изящную фигуру. Красивая женщина. Красивый голос. Он не будет спешить, у него достаточно времени.
***
Латур многого ждал от Парижа. Ратуша, остров Сите, внушающая ужас Бастилия. Ему казалось, что от этих названий веет величием и роскошью. Но когда он открыл дверцу кареты, чтобы окунуться в новую жизнь, лицо его не выражало никаких чувств. Было раннее утро. Слышались голоса, кричал петух, пахло городом, сажей, людьми и овощами. Латур огляделся. Главный рынок. Рынок рынков! Он застыл на месте. Где же богатые торговцы и блистательные дамы? Где неповторимый Париж, известный ему по рассказам Валери? Где Вольтер, придворные короля, гордые крестьяне со своими только что забитыми барашками? Латур смотрел на глинистую землю.
- Треска из Онфлёра! Треска, треска! - кричал торговец рыбой, под его телегой собака жрала рыбьи потроха, среди рядов плыли хлопья тумана. - Треска из Онфлёра! Треска!
Латур пошел прочь от этого крика, глаза его блуждали по сторонам. Бедные лавки и товар, разложенный на деревянных прилавках, освещал какой-то коричневатый свет. Лица торговцев были усталые. Но где же настоящий рынок?
- Треска из Онфлёра, черт бы вас побрал!
Латур глядел в орущую глотку. Его окружали торговцы, и их глотки взывали к небу, словно покупатели еще не пришли. И все эти орущие глотки, крик, грязь, вонь и лужи навсегда остались для Латура перевернутой картиной Парижа. Мир, перевернутый с ног на голову.
Латур, замерев, смотрел на кишащий перед ним город. Его лицо исказила детская гримаса. В синих глазах застыло удивление. Что это? Валери силой потащила его за собой.
***
Валери и Латур приехали в Париж ранней весной. Они решили не закладывать драгоценности Гупиля, пока не найдут себе жилье и работу. Таков был уговор. Он должен был защитить их. Валери клялась, что у нее в Париже большие связи и ей ничего не стоит найти работу для них обоих. Но когда содержательница очередного публичного дома, парик которой затенял все вокруг, едва удостоила их взглядом, Латур понял, что они никому не нужны.
Три ночи они провели под кустами и на кладбищах и на последние деньги питались овощами. Кожаная сумка с драгоценностями Гупиля мирно стояла между ними. Латур перестал спать после первой же ночи, когда оба проснулись от приснившихся кошмаров. Он лежал и смотрел на сумку, словно ждал, что та зашевелится. На третью ночь Валери предложила разделить драгоценности, чтобы каждый зарыл свою долю, где хочет.
Наконец им повезло. Если это можно так назвать. Они получили работу в борделе мадам Бессон. В просторечии этот бордель именовался "Последней Усладой", и Валери долго не хотела идти туда. Латур, напротив, был очень доволен.
- Что в нем плохого?
- Есть кое-что.
- Что в нем плохого?
- Есть, кое-что есть.
Бордель мадам Бессон был стиснут старыми домами позади Гревской площади в нескольких сотнях метров от песчаной отмели. Дом был древний и обветшал настолько, что казалось, все этажи вот-вот обрушатся. Мадам Бессон получила его от разорившегося португальского парфюмера Мануэля Короны и была весьма довольна своим приобретением, пока однажды не обратила внимания на то, что дом насквозь пропах дешевым жасминовым маслом. Даже пятнадцать лет спустя в здании явственно ощущался запах потерпевшего крах предприятия Мануэля Короны.
Обстановка была старая, и предметы мебели не подходили друг к другу, стены обшарпаны, но Латура это не смущало. У них была крыша над головой. Их кормили. Когда мадам Бессон пригласила их в свою комнату, угостила чаем и с улыбкой предложила им работу, Латур принял это за выражение сердечного расположения. Все то время, что он оставался у мадам Бессон, воспоминание об этом теплом приеме помогало ему не замечать те или иные унижения. Он не привык к такого рода сердечному расположению. Мадам Бессон была крупная морщинистая женщина в кремовых одеждах. Ее круглое лицо всегда было белым от пудры. Ходили слухи, что мадам восемьдесят лет и что жива она только благодаря одному австрийскому знахарю. Чудо совершалось при помощи дыхания девственниц по методу Гермиппа*. Валери получила комнату в третьем этаже, Латуру же отвели деревянную скамью в коридоре и сунули в руки плед. Но и это было уже хорошо. Он радовался, что мадам оказалась такой доброй. И справедливой. Латур вспоминал ее улыбку, и это его успокаивало.
