Да, Господь был прав, выделив его из толпы. Подобно нам, Лот был обведен контуром, но не светящимся, а зримым только высшим существам, начиная с нас, ангелов.
В мягком голосе его, когда он обращался к нам с просьбой войти в его дом, омыть ноги, переночевать, было столько трогательной заботы, участия, тревоги за нас, захваченных сумерками в незнакомом городе, что возразить ему — значило нанести непереносимую рану его совести, и все же мы попробовали отказаться, заявив, что не смеем стеснять его, поэтому переночуем на улице, на что Лот поклялся, что не уснет в доме своем, отвергнутом путниками. Предчувствие подсказывало, что, соглашаясь переночевать в его доме, мы подвергаем опасности хозяина и его семейство, но он так настаивал… Пришлось согласиться.
Дом Лота отличался от окружающих жилищ разве что опрятностью. Во дворе — два кипариса, миндаль. Чувствовался с первого взгляда порядок. Каждая вещь лежала на своем месте. Он отпустил домой содомлян, месивших глину в конце двора. Но один из них задержался и притрусил приготовленную вязкую массу соломенной сечкой.
Эта будничная картина сжала мне сердце. Запомнилась смуглая, влажная от пота рука, рассевающая золотую в свете заката сечку.
Я‑то знал: не придется им месить саман завтра… А Лот, не догадывающийся о моих мыслях, пояснил:
— Дом стал тесным. Собираюсь лепить новый. Саман сохнет быстро. За несколько дней управимся.
Он повернулся к уходящему:
— Азария, приходи завтра пораньше. По холодку.
Ласточки носились над двором, срезая крыльями первые звезды. Но одна стояла неподвижно, как гвоздь, по шляпку вколоченный в зенит. Господь ожидал нашего возвращения на корабль. Но до этого мы должны были вывести семью Лота в безопасное место.
Замесила хозяйка тесто. Испекла она пресные хлебы. Разломили мы их. Макали в мед. Запивали родниковой водой, принесенной младшей дочкой. Мирно текла беседа. Забыл я на время, что существа эти — всего только датчики, все назначение которых — от рождения до смерти, во сне и наяву бесперебойно поставлять информацию о себе и своей планете в неведомый центр. Это прожорливое ВХИ питалось самой разнообразной пищей. Датчики были запрограммированы на то, чтобы их жизнь никогда не стала такой, какой они видели ее в своих мечтах. Порой душу мне скребла кощунственная мысль: а знал ли Господь, в каких целях используют его творение? Я еле удерживался от желания открыть ему глаза…
Но какими доказательствами я располагал? Ни одного программиста я в глаза не видел. Да и Господь так искренне возмущался порочностью жителей Содома и Гоморры… Потом я нашел объяснение этому феномену. Просто Господь не был склонен к ересям, обуревавшим меня. Ему и в голову не приходило, что у Сатаны свои цели и он сотворил ВХИ для того, чтобы заставить божье творение вкалывать на себя. Для чего? Бог знает… Или наоборот — его и не пригласили на важное совещание, породившее ВХИ. Там были шишки покрупней. Господь же был узким специалистом: ну, играючись, запустил волчок солнечной системы, ну, сляпал на скорую руку Адама и Еву, не особенно фантазируя, по своему подобию… Так бы и выгуливались по райскому саду, если бы не понадобились Сатане. Он–то и наладил их серийное производство.
Наверно, я не слишком учтиво рассуждал о своем непосредственном начальстве. Возможно, в какой–то степени я тоже служу ВХИ и рано или поздно эти мои рассуждения станут достоянием гласности… Ох и влетит мне от Господа! Впрочем, ко мне он относился с большим доверием, чем к Ангелу с черным крылом, который высказал однажды при нем совершенно абсурдное желание: сбросить с себя ангельское обличье и родиться на Земле человеком. Вот Господь и прихватил его в эту экспедицию, чтобы тот вдоволь полюбовался, что представляют собой люди. Более наглядного примера, чем Содом и Гоморра, нельзя было вообразить. Да я забыл сказать… относительно имени или клички своего спутника. Он уверял, что получил ее много позже. Этот эпизод из вознесения Иисуса Христа не найдете в Библии. Ах, я опять отвлекся…
Мирно, как я уже сказал, текла беседа. Я разглядывал дочек Лота. Они поспели… И хотя ангелу такие мысли не к лицу, но я втайне обожал евреек. Была в них какая–то уютная домовитость, милая женственность, обещавшая радости, неизвестные ни одному ангелу, даже с черным крылом. Особенно прелестна была младшая, склонившаяся над шитьем. Что за свет сиял на ее лице? Она вся была овеяна вишенным светом девичества. И руки ее, такие тонкие в запястье, словно специально были созданы для того, чтобы сжать их и увлечь в пучину греха. Я старался отогнать от себя мысли, недостойные ангела, но они вновь и вновь будоражили сознание. Видно, сказывалась близость Ангела с черным крылом, которому, судя по его замашкам, действительно стоило бы родиться человеком. Но у меня другое хобби. Я — Небесный Киномеханик, когда предоставлен самому себе. Населяю планеты датчиками. Плачу и смеюсь, пока живут они, а потом вспоминаю, что кроме хобби у меня есть работа. Безусловно, я обманывался, глядя на дочку Лота. Никуда бы я не увлек ее. У ангелов иная природа. И слава Богу, что греховность — не наша юдоль. И все же… С каким наслаждением я следил краем глаза за тем, как она стелила постель. Конечно же, мне. Как изгибалась она зыбко! Как рассыпались ее ржаво–рыжие волосы, когда она разглаживала полотно, на котором предстояло мне спать! Как свеча, горящая у постели, прожигала почти рдяные пряди, чтобы слить свой свет с озареньем ее лица! Тени, неосязаемо–нежные тени блуждали по овалу ее щек, и хотелось легким прикосновением ладоней смыть их с лица, повернуть его к себе и долго–долго лететь в тартарары, забыв о своей ангельской природе, делающей невозможным обычное человеческое счастье… Она думала о чем–то приятном. Губы ее были наивно приоткрыты, скорей всего, потому, что ей нечего было еще таить, и если бы выпорхнуло невзначай слово, оно светилось бы той же чистотой, что и весь ее облик.
