Ладья Харона - страница 21

, как вдруг неожиданно (repentinum) перестаю понимать, что может значить для живородящего коротенькое слово «здесь». Жизнь в воде? Или жизнь на воздухе? Нас «здесь двое», и эти двое рвут нас на части. Два ритма, сердечный и легочный, не совпадают по возрасту и перебивают друг друга, и пытаются совпасть друг с другом, и не совпадают друг с другом, и поют. Что за песнь пытаемся мы спеть? Вот она, эта песнь: «Нет, нам здесь нехорошо». Мы ищем это «здесь», находясь здесь. Но женщина покинула нас во времени. Она покинула нас, отделившись от нас телом. Бросила на милость пола, отличающегося от ее собственного, задолго до которого мы пребывали в теплых водах ее мрака, куда нам уже никогда не вернуться. Мы открыли глаза и закричали, мы вытаращили наши младенческие глазенки, ослепленные светом, в котором заплутали, а дальше… бог весть.

Кто же этот «sui»-, содержащийся в слове «suicide»? Я думаю, что английское «self» в представлении Дональда Винникотта[51] точно передает смысл латинского «sui», ставшего частью латинского слова, придуманного Карамуэлем. Это отсутствие ego (я), которое подразумевается в «sum» (я есть,), так же, как и в «ато» (я люблю). Это позиция, предшествующая движению в замкнутом круге усвоенного языка. Иначе говоря, «cog-ito ergo sum» (я мыслю — следовательно, я существую) предшествует «ego», и это «sum», если уж говорить всю правду, теряется в «ego», которое открывает.

Понятие Ipséiteé[52] подразумевает возврат направленных на себя эмоций внутри тела без помощи языка, то есть задолго до формирования «ego».

Я уверен, что форма «ipse» существует уже на стадии жизни зародыша.

Это свертывание, за которым следует резкий поворот. В душе младенца уже присутствуют зачатки эклиптического круга. Винникотт полагал, что есть одиночество, предшествующее нарциссизму. Мелани Кляйн полагала, что есть человеческая скорбь, имеющая еще более древние корни. С самого начала возникает состояние, пограничное со смертью. Приходится допустить гипотезу экстаза, чью природу можно было бы определить как внутреннюю. То есть как смертельный экстаз материнского содержащего внутри себя. Вот здесь-то и кроется подходящий момент для самоубийства. Чувство одиночества, которое человек испытывает даже рядом с друзьями, даже в любовном наслаждении, происходит от невозможности встречи с «внутренностью», начиная с того внутреннего, что скрыто в интимном мире. Это невозможность восстановления гармонии с содержащим, то есть с материнской утробой. Это невозможность обратного внедрения содержимого в содержащее.

Безумие «замкнутого круга» — это безумие любви, когда человек считает возможным прямой доступ одного в средоточие тела другого. Этот доступ однажды уже свершился при зачатии. Существует способ общения куда более быстрый, нежели через посредство слова. Это безумие чтения. Чтение — это возможное воссоединение с внутренним.

Лодочник был довольно стар. Возраст его равнялся восьми тысячам лет. Седовласый перевозчик стоял в своей ладье, налегая на шест, и говорил всем, кого доставлял на другой берег:

— Если кого увидишь в беде, остерегись помогать ему. Нужно, чтобы он прибежал бегом, коли хочешь, чтобы он выжил.

Порыв, толкающий к самоубийству, можно определить как панику. Это паническое разрушение ложного «я» с тем, чтобы спасти от гибели истинное «я». Состояние суицида предполагает владение языком. Ложное «я» — это дырявый плащ с латками идентификаций и проекций. Сюда же добавляются «три кастрации», образующие сверх-я, личность, воображаемую самость: отречение от всемогущества, отказ от кровавой жестокости, разрыв с самоутверждением. Истинному «я» никогда не добиться признания в обществе. Местонахождение истинного «я» всегда связано с жизнью тела, и общение с ним происходит без помощи языка.

Аррия Старшая протягивает кинжал тому, кого любит и с кем говорит после смерти.

Катон[53] созерцает свой меч.

Он читал по ночам.

Прочитав «Федона»[54] с начала до конца, он кладет свиток рядом с собою. Ищет взглядом свой меч. Тот висит над его ложем. Он хватает его. Вытаскивает из ножен. Трогает острие. Осматривает лезвие и говорит: «Теперь я принадлежу себе». Вновь берет книгу Платона и перечитывает «Федона». Уже начинают щебетать птицы. Внезапно он вонзает меч себе в живот.