Со мной это впервые случилось, когда мне было девять и я залезла на дерево. Я тогда как-то умудрилась упасть, и мне в ногу впилась острая ветка. Я заревела от боли, и родители затолкали меня в машину и отвезли в больницу. Я тогда была в спортивном костюме, и, думаю, именно благодаря этому получилось так, что они всю дорогу не прикасались к моей коже. Однако сама поездка выдалась ужасной для всех: для меня – потому что у меня хлестала кровь, а я ее страшно боюсь, и для родителей – потому что я все это время рыдала, не замолкая.
Наконец, мы приехали в больницу, и то ли там не было очереди, то ли мои крики провели меня в ее начало, но меня быстро доставили к доктору, который аккуратно отрезал нижние части моих штанин (к тому времени они уже прилипли к моей ноге). Когда он задел мою кожу рукой, то вдруг упал и начал кричать. Оказалось, он перестал чувствовать свои ноги. Какая-то другая сотрудница больницы вбежала в кабинет и попыталась помочь и мне, и доктору. Но когда прикоснулась ко мне, лишилась зрения.
Уже три человека кричали и трепыхались, хотя я к этому времени была так всем этим измучена, что вела себя уже гораздо тише и издавала лишь редкие всхлипы. Третьему медику хватило ума (или просто он оказался более удачлив) заняться другими вместо меня. А следующий, кто ко мне прикоснулся, оказался еще прозорливее и был в перчатках, так что мне наложили швы и перевязали ногу. Когда же я проснулась, до меня можно было дотронуться без вреда для себя.
Но я знала, что создала хаос и, если захочу, могу сделать это снова. Покопайся у себя в голове, постарайся вспомнить и поймешь, что ты тоже знаешь, как это сделать. И если ты этого еще не сделала (этого предположения я избежать не могу, так как это слишком важно), то тебе необходимо заново активизировать свои силы. В одном из чемоданов лежит красная папка, и в ней ты найдешь полезные сведения по этой теме.
«Она, должно быть, шутит», – с недоверием подумала женщина на диване, после чего на минуту отложила письмо и покопалась в чемодане, пока не нашла в нем красную папку. Внутри оказались подробные описания того, как лучше всего подвести свою руку или ногу к пределу прочности (не превышая его) и как вызвать ряд других, ужасных с виду, но не оставляющих следов повреждений.
– Невероятно, – пробормотала она.
Происшествие в банке тоже было не из приятных, но не могло сравниться ни с чем подобным.
Первое время после того странного дня никаких последствий не было. В суд на нас не подавали, и родители никак не обсуждали со мной случившееся. Но кто-то где-то, должно быть, об этом упомянул, и слухи в конечном итоге дошли до некой чрезвычайно заинтересованной стороны. Позднее я выяснила, что спустя три месяца после моего посещения больницы мой отец получил письмо от одного секретного государственного органа. Мне хочется думать, что он обсудил это с мамой, но в итоге это привело к тому, что мы с папой поехали в старый каменный дом в Сити и меня представили леди Линде Фарриер и сэру Генри Уоттлмену из организации под названием Шахи.
Нас с отцом провели в какую-то гостиную, где было полно всяких книг и журналов. Мы осторожно сели в кресла, и нам принесли чай с печеньем, а потом к нам вышли сэр Уоттлмен и леди Фарриер, которые объяснили отцу, насколько необходимо и законно сейчас было забрать меня из семьи и оставить на попечение Шахов. Я не особо их тогда слушала, потому что мне было всего девять с половиной и я не могла отвести глаз от леди Фарриер, которая казалась мне странно знакомой.
Она была немолода, но очень стройна, с собранными сзади волосами. Глаза у нее были темно-карими, и говорила она очень спокойным тоном. Казалось, ничто не может удивить ее – даже когда я умудрилась уронить свою чашку на пол, разбив ее на миллион осколков и расплескав чай по всей комнате. Она и не моргнула, тогда как голова сэра Уоттлмена тревожно дернулась и мне чуть не показалось, что он собирается кого-то ударить.
Помню, отец возражал против того, чтобы меня забрали, но как-то нерешительно, будто уже знал, что в итоге уступит. Леди Фарриер с предельной снисходительностью повторяла какие-то строки из закона, которые цитировала до этого, и в ее голосе не было ни оттенка сострадания, тогда как сэр Уоттлмен, казалось, проявлял бо́льшую жалость. В этом присутствует некоторая ирония, поскольку позже я узнала, что он был одним из опаснейших людей в стране, ответственным за огромное число убийств – большинство которых совершил лично. Тем не менее в тот момент он вел себя гораздо человечнее своей коллеги и изо всех сил старался утешить моего отца. Даже похлопал его по плечу.
