Колеи все больше и больше уходили под снег, лед. вздыбленный торошением, стал бугристым. Машину закачало, как пьяную, и колесом наехав на торос, она вздрогнула, сползла вбок и остановилась. От толчка Петя проснулся и в свете фар увидел, что впереди уже не дорога, а нагромождение ледяных глыб, что нигде не видно других машин, а его полуторка стоит косо — одним колесом на бугре, а другим в трещине.
Петя открыл дверцу, выпрыгнул из кабины и… вскрикнул от жгучей боли. Носком сапога он угодил в трещину и подвернул ногу. С трудом забравшись в кабину, дал задний ход, но машина не могла выбраться, только лед заскрипел. Петя испуганно выключил мотор. Он давал протяжные частые гудки, мигал фарами, но никто не отзывался. Тогда Петя выбрался наружу и выстрелил вверх раз, другой из карабина. Выстрелы потерялись в снежном круженье и вое пурги. Петя обессиленно сел на снег. Руки и лицо мерзли, нога болела — не хотелось подниматься. Встал, опираясь на карабин, доковылял до машины, влез в кабину, захлопнул дверцы. Вой метели стал тише. Оставалось ждать рассвета. Чтобы сберечь аккумулятор, погасил фары. И в кабине, и вокруг стало темно. Только белые снежинки кружились за стеклом перед глазами Пети и становились все больше и больше — величиной с яйцо, потом с блюдце.
Петя съежился и уснул.
…Когда он снова открыл глаза, как бы выплывая из тумана, то увидел, что лежит в большой брезентовой палатке на нарах, что в палатке находятся еще несколько раненых, а посередине горит печурка, и на ней греется большой медный чайник.
— Ну как, болит? — И заслонив все это, над ним склонились пушистые ресницы, пушистые серые волосы, крутой лоб.
— Нет, только в пальцах щекотка. — Он смотрел на нее, как на чудо. — А ты… вы кто здесь?
Она пожала плечами, удивленная этим вопросом, сказала деловито:
— Машину вашу вытащили, груз в целости, скоро за вами товарищи приедут.
— А кто… меня сюда дотащил?
Но она уже отвернулась, потому что два пожилых санитара внесли в палатку солдата на носилках.
Она легко двигалась по палатке, наливая раненым кипяток и раздавая сухари.
Петя неотрывно следил за ней: за статной фигурой, за поборотом головы, за пушистой прядью волос, прислушивался к ее голосу. Он уже ревновал ее к другим раненым и обмороженным. Он ожидал, что она уловит его взгляд и подойдет к нему. Но она ничего не замечала. И тогда, чтобы привлечь ее внимание, он громко застонал.
Она повернулась, склонилась над ним:
— Что такое? Что, плохо?
— Не уходите, — слабо сказал он.
Она присела на краешек нар.
— Дайте руку… Вот… хорошо. — Он с удовольствием взял ее руку, подержал. — Как вас зовут?
— Надежда.
Глядя ей в глаза, он сказал с ударением:
— Теперь мы знакомы.
— Таких знакомых у меня сто на день, — качнула головой она.
— А вы знаете, есть такой кинофильм «Сто мужчин и одна девушка»? Там самым главным оказался сто первый. — Ее близость точно лишила его разума. — Какие у вас волосы…
— Ну вот, — она резко выдернула руку и встала. — Был обмороженный как обмороженный, — в ее голосе звучало искреннее огорчение. Когда до палатки тащила, криком кричал. А теперь руками разговаривает…
Он приподнялся, заморгав:
— Так это вы меня… отрыли?
— Знала бы, не отрывала.
Другие раненые, повернувшись, насмешливо смотрели на Петю.
— Хотите или нет, — не сразу проговорил он, — а вы для меня теперь не посторонний человек.
— Не хочу! — И она круто повернулась, чтобы идти…
Но тут дверь палатки распахнулась и вместе с облаком пара с мороза вошли старшина Чумаков и Барочкин.
— Здрасьте, контуженые, и обмороженные! — с порога громогласно поздоровался Барочкин — он был весело возбужден.
— Хорош! — Чумаков смотрел на Петю неодобрительно. — Почаще спи за рулем — на том свете проснешься. Теперь неделю будет как фон-барон вылеживаться! Паек даром получать!
Петя виновато отвел глаза. Чумаков обернулся к Надежде:
— Может, вы его у себя оставите?
— Нет уж, забирайте.
Генерал сказал в трубку прямого провода:
— Начинаем переправу!
— Лед надежен?
— Промерили по всей трассе.
— Смотрите, не утопите ни одного. Они нам нужны за Ладогой все!
Генерал кивнул:
— Понимаю, товарищ член Военного Совета!
