— У нас иногда завтраком занимаюсь я.
Янис хотел было сказать, что это баловство одно. Что женщина должна делать то, что ей положено, а мужчина… Янис не сказал об этом. Вспомнил вчерашний разговор с Казимиром и… А тут уж вспомнилась своя жизнь, Ильза, и он вновь потянулся к крану.
Разговор за столом не клеился. Паула молча ухаживала за мужчинами. Все ее вчерашнее веселье, навеянное поездкой, рассеялось. Взгляд ее сторонился Яниса, да и на Криста она не смотрела. Не доносись сверху или из-за стен звуков, можно было бы услышать стук сердца друг друга. Да, придется заговорить ему, Янису.
— Я в одиннадцать должен быть в центре, — соврал он. — Насчет работы уже все улажено…
Крист поднял голову.
— Да… и пока все уладится с разделом дома, я поживу на судне.
«На судне»… Янис слышал свой голос, и вдруг словно груз свалился с его плеч. И верно, поживет для начала на каком-нибудь судне. Все же там, в порту, свои…
— Вообще-то бы Ильзу следовало вышвырнуть из твоего дома, как приблудную собаку. Только теперь такие законы… — Крист презрительно вытянул губы, то ли не одобряя эти законы, то ли поведение Ильзы. — Теперь, видите ли, все пополам!..
— Да, все пополам… — согласился Янис и, чтобы не смотреть в глаза Пауле, привычно потер кулаком нос.
В дверях Крист вспомнил о деньгах.
— Спасибо, — сказал Янис и, чтобы не продолжать этот разговор, достал и показал пачку денег.
— Для начала хватит. Миллиона тут нет, но мне хватит.
Паула стояла в узком коридоре и грустно улыбалась.
— Ты, Янис, весь в старого Церпа пошел. Больше всех ты в него удался. — Паула улыбалась своей грустной улыбкой, и Янису вспомнились ее слова, еще до того, как Крист с Паулой поженились: «Старый Церп человек хороший, я это вижу… И все равно боюсь его…»
— Напиши отцу, что вернулся, — уже стоя в дверях, Крист заулыбался.
— Да, — кивнул Янис. — Обязательно! До свидания!
Дверь Дзинтры была такая же безмолвная, как остальные.
На дворе светило солнце. Слышались голоса, но один из них, один звучал как-то иначе, он слышался с неба, и Янис вскинул голову.
— Погодите, Янис! — в окне третьего этажа стояла Дзинтра.
Вокруг Яниса блистало и благоухало лето — тысячеголосое и многоцветное, и Янис двинулся в него. Все быстрее и быстрее.
У автостанции он столкнулся с потоком людей от центрального рынка, и ему так и захотелось смешаться с этой толчеей, идти мимо длинных рядов, перебирать цветы на длинных стеблях, взвешивать на ладони налитые солнцем помидоры, торговаться, покупать, разглядывать, протискиваться к лубяным корзиночкам с пылающей клубникой… К Ильзе он успеет, там его никто не ждет, так что Янис свернул, перешел мостик через канал, и его разом поглотил базар. Именно такой, каким Янис себе его представил.
Потом уже, захмелев от запахов и толкотни, он вернулся к автостанции, присел на скамейку возле стоянки такси, глядел, как в разогретом небе возвышаются холодные, одинокие церковные шпили, как с ревом снижаются к ближайшему аэропорту самолеты, и ни о чем не думал.
Подошел милиционер, попросил предъявить документы и, извинившись, ушел. Из очереди за такси кто-то крикнул, что его машина, но Янис все сидел, смотрел в жаркое небо, где не было уже ни башен; ни самолетов… Какое-то время спустя перед Янисом остановился человек на коричневых костылях. Одна нога его, как широкий ласт, касалась асфальта. Человек был слегка выпивший, лицо одутловатое.
— Такси ждешь? — осведомился он вполголоса. — Ставь бутылку пива — я тебе устрою. — И он побарабанил корявыми пальцами по вытершимся перекладинам костылей. — Так ты до вечера просидишь. Всего-то бутылка пива… Нам, инвалидам…
— Катись ты, инвалид…
Человек на костылях повернулся и, далеко выкидывая вперед ногу, поковылял в конец очереди. Там стояли трое в черных костюмах с венком. По их лицам и галстукам сразу можно было сказать, что они деревенские, что похороны начинаются вот-вот… И инвалид стоял уже в голове очереди. Подошла машина, инвалид сел рядом с шофером, люди с венком сзади. Машина тронулась, но вскоре остановилась — и человек с костылями вылез…
Очередь даже не особенно ругалась, только женщина с двумя детьми смотрела растерянно на рядом стоящих и твердила одно и то же: всюду так. Куда не повернись, всюду так…
