Рита наверняка растеряется. Сначала жена решит меня защищать, но под этим взглядом, заболоченным жадностью сплетен, выложит все: расскажет о ссорах, моих поздних приходах, глупых мелочах. Рита разгорячится, ее щеки тронет румянец, и она расскажет, что я сжег омлет в среду, витая в облаках, писал весь день в субботу вместо того, чтобы поддержать ее идею пикника с друзьями, да и вообще, ее мама считает меня хроническим интровертом, а быть замкнутым – плохо.
«Мама говорит, человек закрытый с большей вероятностью окажется маньяком или извращенцем. Они тащат к себе всякую фигню, коллекционируют крышечки от кока-колы, а в один прекрасный день оказывается, что у них еще и отпадная коллекция скелетов в шкафу. Никто не знает, что у них в голове, к тому же они люди сложные, а быть сложным плохо».
Иногда кажется, что нелюбовь к людям замкнутым прочно въелась в человеческую культуру, но дело тут не только в моей замкнутости. Сначала мать, а потом подруга вбивали Рите в голову день за днем, что я не такой – подозрительный, слишком самоуглубленный.
Из кухни на улицу выливались теплый аромат жареного хлеба и горькие придушенные голоса. Я шел к калитке и вспоминал. Я сказал Рите, что выбросил коробку, после того как она первый раз застала меня размышляющим над ней. Сначала она сказала весело-задорно: «Что у тебя там?» Постепенно ее взгляд потух и наполнился противным шумом раздражения. «Но это странно…» – кажется, сказала она. А когда увидела фотографии моей бывшей, сережки, газетные вырезки и даже – о боже! – нечто, похожее на зуб и нечто, напоминающее клок волос, совсем сбрендила. «Это же ненормально, это нелепо!» Спасибо, что не назвала маньяком. Тогда она ворвалась на запретную территорию: нагло, не извинившись, обвинив во всем меня. Я ударил ее. А потом поклялся выбросить коробку. Все из чувства вины.
Когда мы засыпали той же ночью, и место удара уже не выделялось так громко на фоне нежной Ритиной кожи, я пожалел, что поспешил с обещанием. Я должен был извиниться перед Ритой. Но коробку выбрасывать не стоило. Я отнес ее в пустующий дом недавно умершего отца, а через некоторое время, когда Рита, казалось, перестала подозревать меня в «странном занятии», принес обратно.
Без коробки я был не я.
***
Обои ободраны и обшарпаны дверные косяки. На подоконнике кладбище мотыльков. Пустой и поруганный дом. Пыльный. Пыль как прошлое: не хочешь вдыхать, но никуда не денешься. В старых домах, куда тебя влечет какое-то гибельное чувство, она будет скрипеть на зубах, как мерзкий пошлый проступок, никогда тебя не оставляющий.
Я подошел к лестнице, что недосчиталась пары зубов. Поставил ногу на первую ступень и замер в ожидании. Так бывает, когда уже знаешь, что собрался сделать, и пути назад нет, но притворяешься, что отговариваешь себя.
На миг представилось: все это происходит в странном нуарном клипе.
Я не люблю клипы и фильмы. Мы с Ритой редко их смотрим. Они затирают истинные впечатления, делают тебя не тобой, заменяют твои кусочки мозаики своими. Одно время Рита негодовала, но я смог так ладно ей все разъяснить, что у нее просто не осталось слов в запасе. Кажется, она сама уже искренне верила, что фильмы и клипы делают нас моральными франкенштейнами.
Поднявшись на второй этаж, я открыл дверь в спальню, чтобы украсть немного света для темной душной площадки.
Мысленно я увидел чердак еще до того, как поднялся туда. На него так и не сделали нормальную лестницу. Это было как нельзя на руку отцу – он просто убирал стремянку, заказывая мне вход в единственное место, где я мог быть собой.
Оказавшись в затхлой темной комнатке, я вынул из кармана сотовый и осветил деревянные панели. Часть стены была обугленной. Наверное, Рита права. Сложно отрицать, что я повсюду таскал с собой прошлое – этот тяжелый портфель со скелетиками историй, что выглядит у большинства людей одинаково. Стандартная кожа имиджа снаружи, скелетики внутри.
Когда-то отец поднялся на чердак и увидел в моих руках коробку. Он аккуратно, подобно Рите, подошел ко мне и мягко похлопал по плечу. Тогда я растерялся, совсем не знал, как среагировать на жест понимания. Папа спустился вниз, не сказав ни слова. Я поставил коробку на тумбочку, достал из нее фотографию и опустился на колени. Нет, подобной сцены определенно не будет в моей книге. Я и так слишком осмелел, введя туда образ упрямо смотрящего в никуда отца. И чердака. Чердаки всегда смотрят в никуда.
