В обманчивом свете луны там что-то вспухло и пульсировало под гладкой корой.
«Зачем ты здесь?» – мягко повторило древо.
«Я хочу взять Темный Кристалл. Наверное…»
«Ты еще можешь вернуться домой», – качнуло оно ветвями.
А Лан-Ар… Вдруг снова увидел себя, забирающимся на спинку кровати, чтобы, раскинув руки, пролететь над полом.
«У меня больше нет дома».
Его взгляд словно прилип к развилке. Неужели… неужели оно там?!!
«Но у тебя есть целый мир», – заметило дерево, и Лан-Ару почудилось в его шелестящем голосе разочарование.
«Я уже все решил». – «Сумерки есть вечное колебание весов. Ты никогда не примешь решения».
– Ты такое красивое, – прошептал ийлур, делая шаг в сторону древа. – Красивое, но… лживое, как и все здесь.
«Лабиринт Сумерек – отражение смертных в водах вечности».
– Но я не лгу хотя бы себе! – усмехнулся ийлур. И осекся.
Да нет же! Все, похоже, было именно так, как говорило это древнее и странное создание Санаула. И всю жизнь – да, с того момента, как поверил в невозможность достичь неба – всю жизнь он блуждал по Лабиринту. А истина, дразня, показывалась то сбоку, то впереди – но стоило шагнуть к ней, как сумеречный коридор делал новый виток – и все начиналось сначала.
«Ты заблудился в Лабиринте», – безмятежно ответило древо и умолкло.
Лан-Ар упрямо сжал зубы. Тряхнул головой, приводя мысли в порядок.
А затем вдруг понял, что его попросту водят за нос.
Он резко обернулся, выхватывая меч, и не сдержал торжествующего вопля. Так и есть! Сзади крался старик-элеан, тот самый, из снов – белые волосы паклей, коричневая, дубленая временем кожа, утратившие всякий цвет крылья. И ржавая алебарда в трясущихся руках.
– Ха! – Лан-Ар вдруг снова ощутил себя почти всесильным. Тело – легкое, послушное – оторвалось от базальтового холма, меч мгновенным росчерком залил стариковское тряпье кровавым глянцем. Старик даже не успел ничего сказать, опрокинулся навзничь, как сломанная кукла и замер. Все оказалось чересчур просто, даже не верилось…
«И это был сын Санаула?..Шатоэл?»
Побери их Шейнира. Всех. Снова где-то был подвох; в голове просто не укладывалось то, что теперь он убил еще и сына Сумеречного Бога.
– Не-ет!!!
…Время иссякло. Выругавшись, Лан-Ар кинулся к древу. Он, провались все к Шейнире, оказался не один в Лабиринте. Не знал, кому принадлежал голос, но решил не испытывать Судьбу – а потому из последних сил рванулся к свинцовому стволу, опираясь о вспученные корни, дотянулся до «живой» развилки… Даже не подумал о том, что, быть может, там затаилась хищная тварь, оставленная Сумеречным Отцом. Сердце пело в предвкушении, да и весь он будто наполнился светом.
Сомнений не было. Там ждало своего часа Око Сумерек.
– Нет! Подожди!..
Кажется, это кричала женщина. Лан-Ар, судорожно щупая горячую и скользкую кору, успел оглянуться – из-под гибких свинцовых ветвей Сада вынырнула фигурка ийлуры.
«Ну уж нет», – он скривился, когда пальцы погрузились в нечто горячее, словно в мякоть только что испеченного хлеба, – «ты достанешься только мне».
И нащупал четкую, твердую грань.
…Вырывая из-под пульсирующей коры Око Сумерек, Лан-Ар – совсем некстати – опять вспомнил, как был маленьким и отчего-то решил, что сможет летать.
«Теперь – смогу!»
Потом пришло воспоминание о первом дне в Храме, когда он, Послушник, вознамерился стать по меньшей мере Посвященным, а то и вовсе Настоятелем. Горькое, сжигающее душу воспоминание… Ведь несколько лет спустя всем стало понятно, что из юркого паренька с черными глазами может получиться только храмовый раб.
«Я стану тем, кем пожелаю!» – выкрикнул Лан-Ар, сжимая в кулаке око Сумерек.
И подавился собственным воплем, который плеснул из горла горячими кровавыми сгустками.
«Но почему?» – ийлур разжал пальцы.
Да, оно лежало в его руках, словно драгоценное яйцо в гнездышке. Око Сумерек, алмаз-тысячи-граней. Впитывая свет неба, разгоралось злым алым светом.
– Я становлюсь богом! – прохрипел ийлур, вновь сжимая сокровище.
«Ийлуры не летают, запомни это».
И вместе с торжеством его захлестнула боль. Необъятная, как само небо над Эртинойсом, как сами боги – которых никогда не познать до конца, ибо познав правящего каждый смертный мог бы ему уподобиться.
