Новая нитка в дрожащем цветном узоре. Булькающий звук наливаемого коньяка. Сложный рисунок запаха…
– Мы – раса уродов, Миша. Раса генетических уродов. Мы исковеркали себя авариями атомных реакторов и химических заводов. Мы проводили мутации, которые должны были сделать нас лучше… Лучше, чем мы могли быть. Ты ведь тоже результат этих экспериментов, Миша. И прекрасно знаешь им цену… иначе не ходил бы с фильтрами в носу, стараясь забыть о даре, которым тебя наделили. Мы здоровы телесно, но в наших телах спят генетические бомбы, проклятие будущих поколений. Дети-дебилы, без ног и пальцев, без ушей и волос. Дети, которые не должны родиться. Вот откуда наши генетические центры, наши проверки на взаимную совместимость. Лишь одна пара из восьми получает право иметь детей друг от друга. Для других – генетические доноры, приемные дети… А то и полная стерилизация. То, что всегда было нормой, стало исключением. Предметом гордости. Показателем собственной полноценности.
– Не читай мне лекций, Эдгар, – прошептал я. – Да, я хочу быть полноценным. И хочу жить с девушкой, которую люблю.
Неужели я виноват, что ее предки обитали рядом с хранилищами радиоактивных отходов и чадящими фабриками?
– Конечно, нет, Миша. Мы расплачиваемся за чужие грехи. А ведь это несправедливо.
– Прошлое не изменишь, – с невольной горечью сказал я. – И что толку в том, справедливо оно или нет.
– Как знать, Миша.
Я прикрыл глаза, сосредоточиваясь. Задержал на мгновение дыхание, разгоняя цветной туман перед глазами. И посмотрел в лицо Эдгара – посмотрел человеческим взглядом, а не сверхзрением «нюхача».
– Что ты хочешь мне предложить, Эдгар?
Он колебался. Все еще колебался, разглядывая меня сквозь заполненное алкогольными парами сознание.
– Вначале ответь, Миша… Ты согласен нарушить закон, чтобы помочь мне и себе?
– Да.
– Ты уверен?
– Да.
– Скажи… ты смог бы отличить запах моего родственника… например, сына, от запахов других людей? Найти его среди тысячи чужих, незнакомых?
– Я проделал это десять минут назад.
Эдгар кивнул, соглашаясь. И заговорил, быстро, словно боясь передумать:
– Моя семья погибла, Миша. А еще за два года до этого я попал под облучение. Детей у меня больше не будет. А ведь мой генотип был близок к эталонному. Здоровые предки, никаких мутаций и наследственных болезней. Я даже был генетическим донором три с половиной года… В двух десятках семей растут мои дети, понимаешь?
– Ты хочешь, чтобы я нашел их? Это не просто незаконно, это невозможно. Я не могу обнюхать миллионы людей.
– Речь не идет о миллионах. Мне стали известны, абсолютно случайно, дата и город, где родился мой сын. У тебя будет список из тысячи семей, которые нужно проверить. Найди его, найди моего сына! Остальное я беру на себя.
Я кивнул. Тысяча семей, тысяча мальчишек, не подозревающих, что они приемные дети. Работы на полгода, на год. Я могу совершить эту подлость, могу сравнить их запах с запахом Эдгара. Выделить десяток ароматических групп, составляющих неповторимую индивидуальную карту человека по имени Эдгар. И найти мальчишку, у которого окажется половина из них.
– А как ты собираешься помочь мне?
Эдгар подобрался, как перед прыжком в холодную воду.
– Я работаю в Темпоральном Институте. Руководителем экспериментальной группы.
Я понял. И почувствовал, как по коже прошелся холодок. Я сделаю для Эдгара подлую, незаконную вещь.
А он совершит подлость для меня.
Кабина спортивного флаера не отличается комфортом. Одно-единственное кресло, не слишком мягкое и не способное превратиться в кровать. Зато это очень быстрая, маленькая и незаметная машина. Как раз то, что нужно.
Потягивая через соломинку лимонад – не слишком холодный, мне всегда приходилось беречься от простуды, – я проглядывал отпечатанный на бумаге список. Эдгар не хотел доверять его компьютерам – и был прав.
В городке, куда я прилечу на рассвете, живут три семьи, внесенные в список «подозреваемых». Сейчас ночь, и они мирно спят, не зная о том, как хрупок их покой. Наше время отвыкло от преступлений.
Звезды смотрели на меня сквозь колпак кабины – крошечные холодные огоньки. Когда-то мне нравилось повторять слова Канта – про звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас. Сейчас я был бы рад забыть это сравнение.
