В этот-то город отправился Квинт солнечным летом двадцатого своего года, а не менее солнечной весной двадцать первого уже был солдатом в римском легионе (против всех правил, прошу заметить!), и отличался от остальных лишь необычным мечом, который наотрез отказался заменить, справедливо полагая, что лучший меч - меч победителя.
Тринадцать лет своей жизни Квинт отдал войне. И, поверьте, это была нелегкая жертва. Он раздваивался. Он любил битву, любил это пьяное ощущение сорванной маски, когда сразу видно, кто сколько стоит, когда не надо больше сдерживаться, когда нет мыслей, а есть только желание крови, когда смерть проносится рядом, опалив брови ласковым дыханием. И он ненавидел битву, ненавидел потому, что, вытащив меч из ножен, он вспоминал Велента, на которого, к своему ужасу, становился все более похож, (и даже в мелочах, в привычках!), и связанное с ним время. И сам меч свой он любил как единственного в мире верного друга и ненавидел из-за того, что он нес на себе память о ненавистном учителе-самните. О, этот Велент! Едкий, отвратительный, жестокий, ничего так и не понявший ни о Квинте, ни о его отце (да-да, теперь он в этом был уверен!). Он же просто не смог постичь, с кем его столкнула судьба! Грубый, часто пьяный, вечно наглый... Словом, Велент, которому он, Квинт обязан всем, что умеет, всем, что его кормит. Самые острые противоречия и парадоксы перестают беспокоить, стоит к ним только привыкнуть. Воином Квинт был, конечно, прекрасным. Однако, его не любили. Он ни с кем не сближался, ни с кем не говорил без надобности и оказывал немного почтения начальству, за исключением тех немногих, кто вызывал у него самое глубокое уважение. Им восхищались, стараясь не попадаться ему на глаза. Он представлялся удивительно совершенным орудием смерти, о его подвигах в бою складывались рассказы, но все это совершенно не мешало презирать его. Он всегда оказывался вне общей массы, вне общих законов. Прекращались негромкие разговоры, когда мимо костра проскальзывала сильная фигура Квинта, и еще долго он чувствовал спиной странный взгляд. Он стал своеобразной легендой. Но, хватит об этом. Не так уже важно, что испытывали те, кто встречался с Квинтом. Если обдумать его карьеру, она представится невероятной цепью совпадений. Однако, всякая невероятность исчезнет, стоит только узнать, кем был Квинт. Сам Квинт узнал это позже, когда уже ушел из армии. Впрочем, это был не уход: по своему обыкновению никому ничего не сказав, он просто исчез. В дальнейшем он, вероятно, числился дезертиром, но его это нисколько не волновало. Но это все позже, позже. А пока... Начать с того, что именно на время его службы пришлась вся война с Ганнибалом. И в этой войне Квинт принял участие почти во всяком значащем событии. Он прикрывал Сципионов при Тицине и сражался у Требии. Он выходил из страшной ловушки у Тразименского озера. Он участвовал в утомительных переходах Кунктатора. Он выжил у Канн. Он вместе с Марцеллом отбрасывал Пунийца от Нолы и осаждал родную Капую. Он плыл в Африку и стоял на Меркуриевом мысу. Он брал Тунет, двигаясь вслед за конницей Масиниссы, он рубил карфагенских наемников у Замы. И слезы душили его, когда великие легионы ложились на землю, оставляя по себе незабываемый сладкий запах крови, слезы поражения. Канны, Канны. Тысячи мечей, тысячи жизней, принесенных в жертву. И страшно становится, страшно, стоит только подумать, какая ничтожная случайность оторвала тебя от них, заставив жить дальше. О боги, боги! Если это вам необходимо, а иначе и не может быть, ибо это происходит, зачем показывать это? Скройте, скройте! Зачем обнажать истину! Взгляните: эти глаза никогда больше не раскроются, а эти руки никогда больше никого не обнимут. Они похолодели навеки под жарким италийским солнцем.
Квинт был всегда в центре вихря войны, и это вполне естественно, ибо он и был причиной этого вихря. Война не доставляла ему особенного удовольствия. Но она была единственным, в чем он мог рассчитывать на свои силы. Среди товарищей по оружию Квинта, если уж выражаться стилем высоким, о нем сложилось странное мнение. Он был груб и высокомерен (Велент, Велент!). Но его уважали! Как можно не уважать того, кто только под Каннами убил более семидесяти человек, и получил лишь после этого тяжелейший удар копьем в грудь, но выжил, назло всем правилам медицины? Человека такой храбрости, что в ней уже не угадывалось ничего человеческого? Таким был Квинт. Квинт Безумный. Квинт Ждущий. Квинт Слепой. Его сумасшедшая вера в свою исключительность стальной стеной отделяла от людей. Он был, и это - глубочайшее его убеждение, выше их. Он знал то, чего они не узнают никогда. А если бы и узнали, - погибли бы. У них нет чуда в будущем. С ними ничего не произойдет. Они доживут до бесславной старости и сгинут, передав нить своего бессмысленного существования дальше. Их жаль. Да. Жаль. Никакой неприязни, поверьте! Только сдержанная жалость. У него же все иначе. Вот-вот случится непознанное Что-то. Может быть, его отец был царем, и царем станет Квинт. А может быть, отец был божественен, и Квинт получит знак свыше (честно говоря, все фантазии Квинта всегда ограничивались этими двумя случаями; впрочем, неважно это!), и тогда он, наконец, вступит в ту единственно реальную жизнь, ожидание которой так затянулось. Ласковые прикосновения надежды залечивали зияющие раны квинтова сознания, да простят мне это сравнение, и дарили успокоение. Так как же все это уживалось в нем с той неуверенностью в себе, с тем страхом, который заполнял его целиком? Как-то уживалось...
