Кузнечики [=Саранча] - страница 14

г-жа Петрович: А почему же вы не знаете, кто живет над вашей бабушкой?

Надежда раздраженно смотрит на женщину.

Надежда: А вам-то какое дело?!

Г-жа Петрович замолкает, и ее молчание говорит больше, нежели просто: «Я прекрасно знаю, какая ты!»

Надежда: А потом, где ваша дочь? Что же она вас не ждет? И как вы думаете войти, если у вас нет ключа?

г-жа Петрович: Моя дочь работает.

Надежда: И я работаю.

г-жа Петрович: Она врач. Хирург.

Надежда: Да ладно.

г-жа Петрович: Доктор Жанна Петрович.

Вам знаком такой тон, которым говорит госпожа Петрович, и который выводит Надежду из себя? Она не ругается, она не кричит, она даже не рассуждает. Она просто спокойным голосом напоминает об обстоятельствах, которые абсолютно не важны в этот момент, но против которых Надежда не может ничего сделать. Потому что она — не врач. Она гример на телевидении. И хотя это достойная работа, к которой она относится серьезно, и на деньги, которые она зарабатывает, живет скромно, но нормально, но в данный момент этого не достаточно. Больше всего на свете в этот момент Надежда хотела бы крикнуть: «А я старший врач, доктор Надежда Илич, зав. отделением и главврач больницы, в которой ваша дочь работает. И я сейчас ее отпущу с работы». Просто так, холодно и спокойно. Чтобы увидеть выражение лица этой противной женщины. А потом вдруг думает, а почему бы и не сказать? И говорит:

Надежда: А я старший врач, доктор Надежда Илич, зав. отделением и главврач больницы, в которой ваша дочь работает. И я сейчас ее отпущу с работы.

Госпожа Петрович вообще не меняется в лице. Только с тем же выражением удивления смотрит на надежду, которая ликует всего мгновение. Петрович без слов отмахивается от Надежды. Она не хочет иметь дела с ненормальной. Она ничего не говорит, делает пару шагов и смотрит вперед. Но Надежда — не дурочка. Она умная, потому что сейчас разыграла такую сцену. Ей становится неприятно.

Надежда: Не беспокойтесь, вашей дочери ничего не будет. Я… не главврач. Я там не работаю.

У госпожи Петрович не хватает такта.

г-жа Петрович: Это сразу видно.

Надежда: Не хорошо так говорить.

Петрович только пожимает плечами. Вот так стоят эти две женщины, каждая на своем конце жизни и лестницы, и смотрят друг на друга. Госпожа Петрович все-таки решает поднять свой огромный чемодан по крутым ступеням. Не понятно почему, но она так решила. И она начинает его поднимать.

Надежда: Ну, куда вы с этим чемоданом? Закрыто же.

г-жа Петрович: Все равно. Не стоять же ему так, посреди улицы.

Надежда: Какая разница?

г-жа Петрович: Пожалуйста, девушка, не надо больше испытывать мое терпение. Я пожилая женщина. Если хотите, помогите мне, если нет, оставьте меня в покое.

Надежда: Хорошо, подождите. Я помогу.

Надежда тянет чемодан, выбиваясь из сил.

Надежда: Что там у вас?.. Весь ваш гардероб?

Надежде, в конце концов, удается поднять чемодан по ступенькам к входу, к закрытому входу.

Надежда: Вот. И что теперь?

г-жа Петрович: Будем ждать.

Надежда: Чего ждать?

Г-жа Петрович теряет терпение. Выпаливает.

г-жа Петрович: Годо!

Надежда: Кого?

г-жа Петрович: Вы же, девушка, ничего не знаете. Сидите здесь, имейте терпение. Что-нибудь да произойдет.

И действительно что-то происходит. Из дома доносится слабый голосок. Поет бабушка Надежды. Надежда радуется.

Надежда: Слышите? Она здесь!

Надежда прислушивается.

г-жа Петрович: Что?

Надежда: Как «что»?

г-жа Петрович: Я ничего не слышу.

Надежда: Какой же вы сложный человек.

г-жа Петрович: Вы дерзкая и отвратительная.

Надежда: Я дерзкая? Но почему? Что такого страшного я сказала?

Г-жа Петрович смотрит на девушку с глубоким осуждением.

Надежда: И почему вы на меня так смотрите? Чем я вас так страшно обидела?

Г-жа Петрович обиженно отворачивает голову. Бабушка Надежды где-то в глубине квартиры снова начинает напевать. Надежда радуется, нервничает, кричит. Все в одно и то же время.

Надежда: Вот. Вот сейчас! Только не говорите, что не слышите!

Г-жа Петрович действительно ничего не слышит. Может, она немного глуховата, а может, и нечего слышать. Может, Надежда слышит то, что другие не могут слышать. А может, мы, благодаря ей, слышим то, чего вообще нет.