После этого разговора с Пожарским Мининым овладело глубокое раздумье.
* * *
Предсказание Пожарского сбылось.
Кузьму вызвали на совет бояр в Цареборисов дворец. Некоторое время ему пришлось постоять в больших сенях около стражи. Таково было распоряжение Трубецкого. До того, как впустить Минина внутрь хором, бояре долго о чем-то совещались между собою.
Наконец в сени вошел дьяк и повел Минина в покои Трубецкого.
В просторной светлой палате на расставленных полукругом креслах сидели бояре: Мстиславский, Воротынский, Шереметев, Куракин, Трубецкой, Морозов, Долгорукий, Иван Никитич Романов, Черкасский, Пожарский и другие. Тут же на особом месте за небольшим столом два дьяка с гусиными перьями за ухом.
Бояре были одеты в сверкающие золотом парчовые кафтаны и вообще вид имели торжественный, праздничный.
Мстиславский осоловелым тяжелым взглядом уставился на вошедшего в палату Кузьму. Все другие, развалившись в креслах, с любопытством и язвительными улыбками рассматривали Минина.
— Садись, староста… — слащаво-ласковым голосом, от которого Кузьму покоробило, произнес Трубецкой, указав на скамью, поставленную на середине палаты перед боярами.
Минин, поклонившись, сел. Трубецкой обратился к нему:
— Так вот, староста, на тебя жалуются… Превозносишь ты себя не по заслугам… Говоришь ты много, не по чину. В соборе на паперти, когда молились об изгнании короля, при большом многолюдстве сказал: я-де спас Москву, а бояре ничего не сделали и меня ущемляют, а кабы я знал, не ходить бы нам сюда… Пускай бы господами были поляки. Все лучше, чем бояре.
Минин с удивлением выслушал сказанное Трубецким. Спокойно улыбнулся.
— Такого у меня и на уме не было, на паперти я крикнул на стрельцов: «Чего бьете народ? Чай, не поляки!»
— Не отпирайся! Ты сказал иное.
Трубецкой хлопнул в ладоши.
В палату вошел нижегородский купец Охлопков, находившийся во все время похода при ополчении. Перекрестившись на все стороны, он поклонился Трубецкому:
— Бью челом, князь, тебе и всему ясновельможному собранию.
— Знаешь ли ты этого человека? — спросил его Трубецкой, указав на Минина.
— Как не знать!
— Говорил ли он то, о чем ты нам поведал?
— Крест целую всему боярству, говорил. Лучше, говорил, поляки, чем бояре.
Минин покраснел, заволновался.
— Зачем клевещешь? Чего ради чернишь людей?! Когда ты слышал от меня такие речи?
Охлопков приблизился к. Минину, взял его за руку и с дружеской укоризной, вкрадчиво произнес:
— Минич… не бери греха на душу, сознайся? Сам я слышал. Кузьма с сердцем отдернул руку:
— Прочь! Отойди от меня, клеветник! Не в чем мне сознаваться. Бояр я не боюсь, не боюсь я никаких земных царей. Мне ничего не надо. А за правду умереть готов.
— Тебе ничего не надо. Но мне говорили, что, вернувшись с почетом и наградами, ты хочешь мясную торговлю забрать в Нижнем… И меня втоптать в грязь.
Грустная улыбка скользнула по лицу Минина.
— Ты убоялся, не перебил бы я после войны у тебя доход? Бедный барышник! Своекорыстие помутило тебе разум и толкнуло на ложь…
В разговор вмешался Мстиславский:
— Чего для порочишь своего земляка? Он убоялся не тебя, а бога! Не он провинился, а ты. Ты склоняешь народ к смуте!
Бояре встрепенулись. Послышались негодующие возгласы:
— Холоп! Против нас пошел! Изменник!
Минин мужественно выслушал крики бояр. Поднялся с места, обвел хмурым взглядом собравшихся.
Когда шум прекратился, Мстиславский спросил Минина:
— Стало быть, ты не признаешься?
— Нет.
Мстиславский хлопнул в ладоши:
— Вот другой послух… Тоже твой земляк.
Появился Фома Демьянов. Он быстрыми шагами дошел до середины палаты, стал на колени перед боярами и несколько раз до земли поклонился им.
— Говорил ли Минин то, о чем ты нам сказывал? — спросил его Мстиславский.
— Как перед богом… — Фома перекрестился, — говорил. Говорил! Пускай покарает меня господь!
— Нам ведомо, Кузьма Минич, что нашелся в Нижнем у вас человек, говорил он против государства, против земского подмосковного ополчения… Прокопий Петрович послал своего усердного воеводу Ивана Ивановича Биркина просить нижегородцев о сборе денег на ополчение… А тот человек всяко отговаривал народ помогать святому всея земли делу. И не токмо Ляпунову, а восстал он и против своего же нижегородского воеводы… против князя Александра Андреевича Репнина… «И ему, мол, не давайте денег…» Мало того, он колебал народ, хуля князей, именуя их изменниками. И есть слух, что и князя Вяземского в Нижнем немного лет назад погубили по его же наущению. А денег он отговорил дать в те поры, в кои князь Репнин, идя к Москве с войском, великую тяготу от скудости и убогости терпел. А ссылался он на свидетельство беглого чувашина Пуртаса. Нехристю он больше поверил, нежели князю.
