Войско гетмана, по своему походному обычаю, двигалось к Москве продолговатым четырехугольником, который был со всех сторон окружен многочисленными повозками, связанными между собой цепями. За передними повозками и внутри четырехугольника тянулись пушки, в середине — пехота, а за нею — тяжелая панцирная конница. Легкая конница гарцевала снаружи, по бокам четырехугольника.
Впереди войска на вороном коне, подняв голову, ехал суровый, непобедимый гетман Хоткевич, окидывая ястребиным взором окрестности Москвы.
Перед ним верховой «пахолик», именовавшийся «бунчуковым», вез громадную булаву, украшенную драгоценными камнями и лентами наподобие турецкого бунчука.
Конницу, делившуюся на хоругви или эскадроны, вели знатные шляхтичи, ротмистры. Она была пестра, разноплеменна.
Тут были и закованные в тяжелые латы неповоротливые немецкие ландскнехты, и польские панцирники, и венгерцы — кто с длинными копьями, кто с палашами, и иные с саблями, кинжалами и даже с боевыми молотами. У многих за спиной висели карабины, а за кушаками воткнуты были пистолеты. Вооружение, кони, сбруя — все было богатое, дорогое.
Около ротмистров гарцевали пахолики в кафтанах из волчьей шкуры, с орлиным крылом за спиной.
Легкая конница Хоткевича состояла из немцев, венгров, валахов и убежавших из Сечи запорожцев. На прекрасных конях они следовали рядом с тяжело двигавшимся коренным войском, с трудом сдерживая своих скакунов.
Широко раскинулись на обе стороны Москвы-реки таборы нижегородцев и казаков, став на пути к Кремлю.
Хоткевич ошибся. Он думал найти под Москвой жалкие остатки ляпуновского ополчения, которые, испугавшись его, сами разбегутся из-под стен Кремля. Вышло иначе: перед ним оказалось большое, сильное войско.
Он отдал приказ остановиться.
Вечерело. Посинели поля. Река, как стекло, неподвижна, и тишина, хорошо знакомая гетману тишина, соблюдаемая накануне боя серьезным противником, не склонным к уступкам.
Поляки раскинули табор на Поклонной горе, окружив шатры возами, связанными между собой цепями. Хоткевич не на шутку задумался над своим положением. Он приказал саперам возвести земляные укрепления. На валы втащили пушки. Осторожный и умный полководец Хоткевич счел нужным устроить свой тыл так, чтобы в случае неудачи укрепиться и послать гонцов к королю за помощью.
В польском лагере тоже наступила величайшая тишина. Ни рожков, ни песен, ни криков.
Нижегородских ратников охватило любопытство. Тянуло поближе посмотреть врага. Хотелось знать: что за противник? С кем придется потягаться силою? Из-за кого столько разговоров и хлопот?
Подползли к самой воде, вглядываясь в польские таборы. Расширенными от удивления глазами, с громадным интересом следили за тем, как гусары, спустившись вереницею с высокого берега, поили коней…
Начался шепот:
— Ах ты, мышь-перемышь! Кони-то какие гладкие да большущие!.. Ой, господи!
— Нашими овсами, чай, откормили… Пень! Чего дивуешься?
— Гляди… гляди… А сами-то, ровно коты. Одни усы.
— Без бороды что за человек! Силы той нет.
— А какому они богу-то молятся?
— Ежели в иконы палят, стало быть, не нашему.
— Айда, ребята, к ним! А?
— Для ча?
— Покалякаем… Почто пришли? Мало им своей деревни!
— Завтра калякать будем, на поле. Накалякаемся вдоволь…
— Трудненько, братцы, нам будет…
— А, по-моему, легче вора ловить, нежели вором быть…
— Слышите, смеются! Глядите — покатываются!..
— Смеялась верша над болотом, да сама там и осталась…
— Сесть бы в челнок, мышь-перемышь, да приплыть бы к ним, да испробовать бы… Думается, и не доживешь до завтра… Внутри горит.
