Кустодиев - страница 49

А вот иные… И М. Волошин выносил уничтожающий приговор: «Не потому ли так скучны, сухи и ограниченны, так “безрадостны” те живописцы, которые хотят быть русскими, не становясь европейцами. Какое уныние царствует во втором этаже “Союза”, где висят А. Васнецов, Малютин, Кустодиев, Переплетчиков и др. Пальма первенства в этой области принадлежит бесспорно Кустодиеву, с его “веселящимися пейзанами”, “сознательными священниками”, “купеческой инфантой” и хитреньким Городецким»[181].

Конечно, размышлял по прочтении больно задевшей его статьи Кустодиев, как художник он не похож ни на Ал. Бенуа, ни на Л. Бакста. Мало у него общего и с французами М. Дени и Одилоном Редоном, чье творчество, помнится, Волошин популяризировал в журнале «Весы». Ну и что же? Не исключено, что на мнение Волошина, постоянного автора «Весов», повлиял прошлогодний суровый отзыв П. Муратова, который тоже нашел в Кустодиеве «мальчика для битья». А что касается «хитренького Городецкого», то и здесь Волошина понять можно. Дебют поэта он горячо приветствовал в той же газете «Русь», поместив в ней восторженный отзыв о книге «Ярь», в котором присутствует и портрет Городецкого, напомнившего Волошину молодого фавна, прибегавшего из скифских лесов, и пленного варвара, и египетского бога Тота с птичьей головой и с руками врубелевского «Пана», и молодого Мицкевича…[182] Целый рой образов, и на этом фоне реальный портрет реального человека, а не сказочного героя, каким рисовался он Волошину, кажется уж слишком прозаическим. Ну и пусть, если так ему хочется, тешится просвещенный критик плодами своего красноречия.

Своеобразным опровержением статьи Волошина стало полученное Кустодиевым очень теплое письмо от коллекционера русского и западного искусства, человека с тонким художественным вкусом Ивана Абрамовича Морозова. Он сообщал, что посылает 500 рублей за купленную им на выставке картину, которая ему «очень, очень нравится». «Я чрезвычайно счастлив, — заключал коллекционер, — что буду иметь в своем собрании Ваше прекрасное произведение. Большое, большое спасибо»[183].

Речь шла о приобретении с выставки союза венецианского этюда «Лошади святого Марка». И Кустодиев окончательно утешился, ибо слово И. А. Морозова имело в мире русских художников значительно больший вес, нежели мнение любителя изящных искусств и начинающего критика М. Волошина.

С недавних пор прославленный Мариинский театр стал рабочим местом Бориса Михайловича: ведущий декоратор театра Александр Яковлевич Головин пригласил его к себе в помощники. Предложение было с радостью принято Кустодиевым. Он сознавал, что в его живописном даре есть нечто театральное, близкое к миру сцены, и потому испытывал добрую зависть к тем из своих коллег, кто, подобно Бенуа, Баксту, тому же Билибину, уже имел опыт сотрудничества с театром.

Мотивируя свой выбор, А. Я. Головин писал в книге воспоминаний: «В мастерской Мариинского театра начал работать в качестве моего помощника Б. М. Кустодиев. Он уже тогда был известен своим сотрудничеством с Репиным при создании картины последнего “Заседание Государственного совета”. Его работы появлялись на выставках Нового общества художников в Петербурге и на выставках, устроенных Дягилевым в Париже и Берлине. Среди художественной молодежи это был один из самых талантливых людей»[184].

Весной 1908 года складывается ситуация, очень схожая с прошлогодней. В начале мая Юлия Евстафьевна уже выехала с детьми в «Терем», а Борис Михайлович вновь остается в Петербурге, чтобы завершить выполнение заказных работ. Но есть и другая причина. Похоже, что между соседями — Поленовыми, уступившими для строительства «Терема» участок своей земли, и Кустодиевыми, пробежала черная кошка. Ведь совсем недавно Борис Михайлович писал портреты профессора Поленова и его дочери Натальи и групповой портрет их семьи, сделал в столовой их дома картину-фреску с изображением лунной ночи, елового леса и лешего, преследующего русалку. И вот дружба врозь?