С больным человеком говорить мне стало неинтересно, и я ушла.
Август
Я никогда не любила Некрасова. В его патетике есть что-то комическое. Он рассчитывал не на те эффекты, которые получались. Метафоры его уже в его время были штампами. Время от времени я перечитывала его, чтобы себя проверить. И все больше не любила его. "И пошли они, солнцем палимые" точно дело в Африке происходит, а не в Москве! Символика его примитивна: дурная погода - дурное правительство, хорошая погода - будущие реформы. Демагогия его в вечном возвращении к образу матери: а ведь это только был прием, чтобы вызвать в читателе слезу!
Август
Немецкая армия под Тихорецкой и под Сталинградом.
Август
По Парижу ходят рассказы приехавших из Крыма и с Украины:
1. Как один грузин в Крым мирру привез. И как жители думали, что ее надо на хлеб мазать.
2. Про то, как под Полтавой один город три недели питался одним казеином.
3. Про мальчика, который вместо салазок катался с горы на мертвом немце.
4. О том, что детвора считает, что без сапог жить лучше: легче от милиционера убежишь.
Сентябрь
А как начиналась любовь?
Через внешнее. В лице, за минуту до того чужом, играла улыбка, шутка вперемежку с умом, и глаза говорили, и была прелесть облика: линии волос, теплоты рук, аромата - или запаха - тела и дыхания. Голос. Да, голос всегда играл большую роль, и интенсивность жизни в лице. И только позже, через силу любви, познавалось мной нутро человека. И через эту любовь, как-то чудесно и мгновенно окрепшую, я приноравливалась к этому нутру, уже считая это счастьем. А до "черт характера" и "вкусов" мне никогда не было дела.
Но это внешнее ощущение "начала" не имело никакого отношения к красоте или даже привлекательности человека. И ничего не было головного во мне - ни в первом впечатлении, ни в "приспособлении" меня к другому человеку. Да, приспособление было всегда одной из женственных радостей. И я жалею тех женщин, которые ее не знают. "Приладиться" - не только не унизительно (кто выдумал эту глупость?), но необходимое условие блаженства.
Ноябрь
Жила на свете мадам Шассен. Весила 112 кило, была косая и похожая на свинью. Звали ее Жизель (66 лет).
Откормили они с мужем свинью, зарезали и съели. А ночью мадам тихо умерла - переку-шавши. И никто не удивился, потому что это была совершенно естественная смерть для нее. И только я громко смеялась, когда мне это рассказали.
Ноябрь
Читаю "Историю государства Российского".
Со времени Симеона Гордого (чем гордого, собственно?), если считать 75 лет, то в России непрерывно "свирепствовали различные моры". Они "опустошали целые города". От этих 75 лет ничего не осталось - ни памятника зодчества, ни рукописи, ни иконы, ни идеи - только постоянные сражения с монголами и Литвой, междоусобия князей. А ведь 75 лет - это значит два поколения! Были же среди этих поколений люди с душой, талантливые, предприимчивые? Или их не было?
Ноябрь
Достаточно прочесть два номера берлинской газеты "Новое слово", чтобы понять всю ничтожность, лакейство, продажность, всю подлость русской души, когда она хочет выслужиться, отличиться.
Ноябрь
Никогда не забуду радиопередачу из Нотр-Дам в воскресенье утром:
- Вы любите деньги? Но Господь наш Иисус Христос никогда не запрещал любить деньги.
- Вы любите спорт? Но Господь наш Иисус Христос сам любил спорт.
- Вы любите дансинги и флирт? Но Господь наш Иисус Христос ничего не имел против такого вида развлечений.
И т. д.
Ноябрь
Сухой, худой, в черном, приходит в фешенебельный ресторан около Елисейских полей и кладет обедающим на столики книгу - Библия. Говорит:
- Вы хотите быть умными и преуспевать в жизни? Читайте эту книгу.
Подходит к бармену в баре:
- Вы хотите, чтобы торговля шла? Читайте эту книгу.
Никто не покупает. Бармен говорит:
- Если насчет торговли, то обратитесь к хозяину.
Ноябрь
Я сказала мосье П.:
- В Биянкуре была бомбардировка. Много убитых. Я видела, как женщины тащили из горящих домов обожженных детей.
Он ответил:
- А мне плевать: я живу на Монмартре!
Ноябрь
Во всем этом четыре "светлых явления": книги, бескорыстные чувства, собственные творческие мысли и природа. Первое и четвертое сводятся к стендалевскому: лектюр э агрикюльтюр. Третье замерло. Второго все меньше.
