Большею частью диалоги и не приводят к чему-либо иному, как к постановке той или иной философской проблемы. Правда, в некоторых из них находим развитие определенных философских положений, определенные решения тех или других философских проблем. Но, если рассмотреть философскую деятельность Платона в ее целом, придется признать, что такие решения не составляли положений какой-либо догматической системы; это – философские интуиции или философские проблемы, идеалы, а не догматы, застывшие в отвлеченных формулах. Платон оставался верен основному принципу философии, как ее понимал Сократ, т. е. вечного стремления к идеалу истины, которое не успокаивается на образах и подобиях этой истины, на отвлеченных формулах и догматических положениях. Сравнение с искрой, из которой возгорается внутренний свет, который затем питается сам собою, – как нельзя более удачно. Истина познается путем какого-то озарения, проблеска, интуиции в ответ на долгие усилия и искания. Эта истина ничем не заменима, и всякие человеческие замены или изображения ее призрачны. Поэтому мысль философа, который хочет питать в себе возгоревшийся в нем свет, должна вечно сохранять свое стремление к идеалу.
При изучении творений Платона нужно иметь это в виду, чтобы понять, до какой степени философский скепсис, вечное сомнение во всяких философских формулах и самый последовательный критицизм по отношению к ним интимно сочетались в Платоне с глубоким мистическим идеализмом, с верой в идеал, познаваемый непосредственным созерцанием. Центральным учением Платона считается его учение об идеях, с которым мы познакомимся ниже: однако и это основное учение не было догматом в глазах Платона и его учеников; сам Платон не раз подвергал его критической переработке и отдельные диалоги («Софист» и «Парменид») носят следы того критического рассмотрения и обсуждения, какому учение об идеях подвергалось в самой Академии.
Ввиду сказанного было бы всего целесообразнее, излагая учение Платона, рассматривать отдельные его диалоги в том порядке, в каком они были написаны. Это и делают иные историки, например, Гомперц. Но, во-первых, хронологический порядок диалогов Платона не может считаться окончательно установленным, и литературная биография Платона нам недостаточно известна. Во-вторых, при изложении отдельных диалогов неизбежны повторения и отступления, так что в настоящем кратком очерке нам приходится держаться не хронологического, а систематического порядка, несмотря на его неудобства. Мы делим, впрочем, произведения Платона на три периода: ранний – «сократический», средний – наиболее значительный и плодотворный, и старческий, который увенчивается «Законами». Первого мы уже коснулись отчасти, упоминая о «сократических» диалогах, и более не будем на нем останавливаться, так как специально-платоновской философии в нем еще нет; говоря о последнем – старческом – периоде, мы также ограничимся лишь краткими указаниями тех изменений, какие испытала в нем философская мысль Платона. Мы остановимся подробнее на развитии этой мысли, которое обнимает средний период. Этот период отделяется от предыдущего резким переломом – смертью Сократа; и он постепенно, без особенного перелома, переходит к конечной фазе Платоновой мысли.
Философия Сократа была исходной точкой философии Платона. «Да и нет никакого сочинения и впредь не будет, – писал философ в старости, – а то, что говорится здесь, принадлежит Сократу, ставшему вновь молодым и прекрасным». В глазах Платона его философия принадлежит возрожденному Сократу, преображенному и одухотворенному смертью.
Мы уже видели, какое впечатление произвела эта смерть на Платона. Она должна была в корне подорвать наивный эвдемонизм, т. е. веру в единство добра и счастья, которая, согласно учению Сократа, высказывается в ранних диалогах его ученика. Но она не подорвала веры в реальность добра и в истинность универсальных этических норм, опознанных Сократом; напротив, она утвердила эту веру, раскрыв ей новый духовный мир. Если в мире сем идеал не осуществляется, то это не значит, чтобы этот идеал был ложным; если этические нормы, всеобщие и безусловные, отвергаются и нарушаются человечеством, это не значит, чтобы они упразднялись, были мнимы. Наоборот, они одни обладают высшею, сверхчувственною реальностью: идеалу, истине принадлежит подлинная действительность, тогда как тот видимый порядок вещей, который есть отрицание идеала, есть не только дурной, но и ложный. Короче, над видимым чувственным миром признается иной сверхчувственный мир, мир идеала, в котором нормы добра имеют свое полное осуществление. И уже в «Горгии», едва ли не первом диалоге, написанном после смерти Сократа, где с такою энергией произносится суд над всем исторически сложившимся нравственным и политическим строем современного общества, мы находим решительное утверждение безусловной
