Только Аника, сын пана директора комбината, парень глупый и важный, сказал:
— О! Прынцесса явилась.
— Дурак, — равнодушно бросила Элька, усаживаясь за парту. Парта тоже показалась какой-то не такой. Тесной. И как будто чужой.
Аника хотел сказать еще что-то, но тут в класс вошла пани Ониклея, учительница.
— А, Эля, — кивнула она. — Выздоровела?
Элька понимала, что пани Ониклея ее не очень-то любит и спрашивает просто из вежливости, поэтому она только кивнула и уставилась в парту. На крышке кто-то вырезал ножиком: «Элька-сарделька».
— Она никогда не выздоровеет, — сказал Аника, — это не лечится.
Ученики захихикали, словно Аника сказал что-то умное. Анику боялись, потому что родители учеников — не все, но многие — работали у его папы. К тому же у Аники в кармане всегда имелись деньги, на которые он водил тех, кто ему нравился, в кондитерию. Говорили, что летом с первым пароходом папа отправит Анику учиться в столицу, в специальную школу для управляющих, где учат экономике, и Элька ждала этого с нетерпением. Она понимала, что Аника — что-то вроде ржавчины, которая, стоит ей только попасть на что-то, способна даже неплохое сделать никуда не годным. Бывают такие люди. Она втайне надеялась, что в столице господские дети будут смеяться над ним и обзывать деревенщиной.
— Встань, Аника, и расскажи о тресковых войнах.
Элька подумала, что пани Ониклея не такая уж и плохая. Лучший способ заткнуть Анику — это спросить у него урок. Урока Аника никогда не знал.
— Тресковые войны, — начал Аника, возвышаясь над партой, — это когда… Графство Меленбуржское подписало договор с союзными тюленями и…
— В каком году?
— Что?
— Не подсказывай, Михась. В каком году?
— При этом… его светлости… как его… А почему вы Эльку не спрашиваете?
— Эля много пропустила, я дам ей темы, чтобы она нагнала, и буду спрашивать отдельно.
Пани Ониклея сказала это больше для порядка. Элька училась спустя рукава и постоянно витала в облаках, и пани Ониклея на самом деле давно махнула на нее рукой. Мама и так хотела на следующий год забрать Эльку из школы. Читать, писать и считать умеет, а что еще надо?
Аника еще немного потоптался, глядя в потолок, словно надеялся увидеть там большие черные буквы, сложившиеся в историю тресковых войн.
— Садись, Аника, — сказала пани Ониклея неодобрительно, — и передай господину директору, что я зайду вечером.
Похоже, подумала Элька, даже у пани Ониклеи терпение лопнуло. Хотя перед паном директором учительница заискивала — он этим летом выделил деньги на ремонт класса.
Аника сжал губы и сел. Аника никогда не жаловался, но господин директор был тяжел на руку, это все знали.
После уроков Элька нарочно задержалась: делала вид, будто что-то ищет в сумке, потом долго натягивала парку и валенки, пока пани Ониклее, стоящей с ключами, не надоело ждать и она не сказала:
— Эля, сколько можно возиться? Если ты себя еще плохо чувствуешь, сиди дома. Я напишу записку твоей маме.
— Не надо маме, — сказала Элька и шмыгнула носом.
На улице она первым делом огляделась и, убедившись, что никого нет, по протоптанной в середке улицы тропке поспешила домой. Вечера, пока она валялась в постели, стали чуть светлее, и сугробы на обочинах, почти в Элькин рост, отливали розовым и сиреневым. Красиво…
— Элька-поломойка! Полоумная поломойка!
Они выскочили из-за угла — Аника, Михась и Гутка, некрасивая, вертлявая девка, которая липла к Анике и старалась ему угодить.
— Я вас что, трогала? — Элька в надежде, что удастся разойтись миром, боком попробовала обогнуть Аникину компанию.
— Трогала, — сказал Аника, кривляясь. — Ты тронула мое сердце! — Он ткнул кулаком в бок Гутку, и та послушно захихикала.
Элька уже почти просочилась, но Михась сунул ей за шиворот пригоршню снега.
— Психическая, — сказал он. — Во, трясется как психическая.
— С психическими мы вот что делаем, — и Аника со всего размаху пихнул ее в сугроб, — это лечит!
Элька, опрокинувшись в снег, дрыгала ногами, снег забился в рот, а за воротом было холодно и щекотно. Она попыталась выбраться, но ее снова опрокинули, она не видела, кто.
— Пусти, — Элька попыталась освободиться, — пусти, дурак! Вот папе твоему скажу!
