Ясное дело, она удивилась: муж терпеть не мог мокнуть. У этого человека не меньше семи зонтов.
Он сделал вид, что не расслышал, взял Джои под руку и повел вперед.
– Что-то у меня живот крутит. Пора им уже выкинуть это севиче[2], как по-твоему?
– Давай вернемся, – предложила Джои.
Чаз тайком достал ключ от каюты из кармана синего блейзера и уронил себе под ноги на полированный настил палубы.
– Ой!
– Чаз, холодно.
– Я, кажется, уронил ключ. – Он наклонился. Джои предположила – за ключом.
Чаз мог лишь догадываться, какая мысль промелькнула у его жены в тот миг, когда она ощутила, что он схватил ее за лодыжки. «Он, наверное, шутит», – вот что, вероятно, подумала она.
Все свелось к принципу рычага: раз – и он перекинул ее спиной через перила. Так быстро, что она и не пикнула.
Что касается всплеска, Чаз предпочел бы его услышать, дабы мягко поставить точку в своем браке и преступлении. С другой стороны, до воды было далеко.
Он позволил себе мельком глянуть вниз, но увидел лишь белые барашки и пену в рябом отражении судовых огней. Слава богу, «Герцогиня солнца» продолжала свой путь. Никаких ревунов.
Чаз подобрал ключ, поспешил в каюту и запер за собой дверь. Повесив блейзер сушиться, он открыл очередную бутылку вина, наполнил два бокала и отпил половину из каждого.
Чемодан Джои был открыт – она собиралась упаковать вещи. Чаз сбросил его с кровати на пол. Он вывернул наизнанку собственную сумку и зарылся в ее содержимое в поисках антацидов. Под стопкой аккуратно сложенных трусов-боксеров – Джои была чемпионом по упаковке, следует признать, – Чаз обнаружил коробку, обернутую клетчатой подарочной бумагой и перевязанную зеленой лентой.
Внутри оказался роскошный набор кожаных гольф-клубных чехлов для клюшек с тиснеными инициалами Ч. Р. П. К набору прилагалась открытка: «Поздравляю со второй годовщиной свадьбы! С любовью, навек твоя Джои».
Чаз восхитился блестящими чехлами из телячьей кожи, угрызения совести узлом скрутили нутро. Прошло моментально, как приступ изжоги.
Вне всякого сомнения, в его жене чувствовался класс. Если бы только она не была столь чертовски… наблюдательна.
Ровно через шесть часов он сообщит, что она пропала.
Чаз разделся до белья и зашвырнул свои вещи в угол. В ручном багаже у него имелась «Мадам Бовари» в мягкой обложке; он открыл ее наугад и положил на жениной стороне постели – пущего эффекта ради.
После этого Чарльз Регис Перроне завел будильник, опустил голову на подушку и заснул.
Гольфстрим нес Джои на север со скоростью почти четыре узла. Она знала, что должна грести сильнее, если не хочет окончить свои дни раздувшимся и гниющим трупом на какой-нибудь отмели в Северной Каролине. Но, господи боже, она устала.
Это все из-за вина. Чаз знал, что она не сильна по части алкоголя, наверняка все это заранее спланировал. Может, надеялся, что при падении она переломает себе ноги или лишится чувств – или как вообще? До земли многие мили, она одна в черном как смоль океане и напугана до усрачки. Никто ее не найдет, даже если надумает искать, и она утонет от изнеможения еще до рассвета.
Вот как, вероятно, рассуждал Чаз.
Да нет, он вовсе не забыл о днях ее славы в Калифорнийском универе, осознала Джои. Он знал, что она поплывет, если все-таки переживет падение. На самом деле он даже рассчитывал, что она поплывет, был уверен, что его упрямая и гордая жена изнурит себя, хотя разумнее отдаться на волю волн и сберечь силы до рассвета. Так остался бы хоть призрачный шанс, что ее увидят с проходящего мимо корабля.
«Иногда я сама себе удивляюсь», – подумала Джои.
Один раз танкер прошел так близко, что заслонил луну. Приземистый, темный и угловатый силуэт корабля – точно завалившийся набок многоквартирник. Джои орала и махала руками, но лязг и грохот заглушал ее крики. Танкер прополз мимо, будто ржавая стена из дыма и рева, и Джои поплыла дальше.
Вскорости ее ноги стали неметь, мурашки поползли вверх от пальцев. Судороги не застали бы ее врасплох – в отличие от этого медленного оцепенения. Джои с трудом удерживала голову над водой; через некоторое время почувствовала, что больше не брыкается. Под конец она перешла на брасс, волоча за собой ноги, словно пару бледных разбитых кабелей.
