Его мускулы болят от усталости и обезвоживания.
Его спина горит от осыпавшей ее картечи.
Его руки и торс до крови исполосованы травяными лезвиями.
Его лицо покрывает гудящий ковер из москитов.
Его промежность и бедра загадочным образом зудят.
И это лишь физические мучения. Но и негативные эмоции тоже переполняли Чаза Перроне.
Тринадцатимиллионное наследство, о котором он мечтал, оказалось садистской шуткой.
Жена, которую он пытался убить, осталась в живых и направляется в полицию.
Подружка, в которую он стрелял с аналогичными намерениями, выжила и помогла его похитить.
Человек, с которым они так взаимовыгодно сотрудничали, обернулся против него и приказал его пристрелить, как захромавшую лошадь.
И теперь Чаз, грязный, мокрый и унизительно голый, сидел, заблудившийся и беззащитный, в болотах, которые ненавидел больше всего на свете.
«Неужели я это заслужил? – думал он. – Неужели?»
Он провел указательным пальцем по голени, снимая грязь, словно шоколадную глазурь. Поднеся ее к носу, он не обнаружил никакого ядовитого или мерзкого запаха. «Даже если в этом дерьме полно удобрений, что с того? – думал Чаз. – Ради Христа, это всего лишь грязь. Я же не забивал прикладом каких-нибудь детенышей гренландского тюленя».
Серебро луны окрасило пейзаж в голубоватые тона. Что-то где-то громко хрустнуло. Чаз Перроне подтянул колени к груди и тихо нашарил булыжник. Очередной аллигатор зарокотал в ближайшем озерце:
Кого… ты… любишь?
Да, кого… ты… любишь?
Морин ласково улыбнулась, увидев, как Тул, прихрамывая, выходит из коровника. Он открыл дверь грузовика и устроился за рулем.
– Ну? – Она протянула руку.
Он бросил ей в ладонь два деформированных кусочка свинца.
– Ржавый – сама знаешь откуда, – пояснил он. – А блестящий из-под руки.
Изучив пули, Морин сказала:
– Я горжусь тобой, Эрл. Это, наверное, было ужас как больно.
Он ответил, что не так уж больно:
– Парень – настоящий дока.
– Он лечит… коров?
– Ваще рогатый скот. – Тул объяснил Морин, что настоящий врач должен сообщить властям, если к нему заявится пациент с огнестрельной раной. А вот ветеринар никому сообщать не обязан.
– Главное, что ты наконец-то избавился от своего бремени, – сказала Морин. – Больше никаких лишних страданий.
– Да. Твоя очередь.
– У меня все в порядке, Эрл.
– Правду скажи, – попросил он.
– Правда в том, что я совершенно счастлива оказаться снаружи, на свежем воздухе.
– Погодь, вот выберемся с этого выгона.
– Нет-нет, все прекрасно, – сказала Морин, – даже навоз. Спасибо тебе, Эрл.
– За чё это?
– За свободу. За то, что ты – мой сэр Галахад. За то, что спас меня из «Неземного поместья»!
Она притянула его к себе и чмокнула в щеку.
– Ладно тебе, хватит.
Тул ощутил, что краснеет.
Никто и слова не сказал против, когда он нес Морин из лечебницы. Никто не посмел встать у него на пути.
Она уже несколько часов не спала, сидела в кровати и ждала, держа сумочку на коленях.
Выдернула внутривенную трубку из руки и сходила в ванную. Сняла больничную одежду и натянула легкое платье, голубое, как барвинок. Причесалась, подкрасила губы помадой, нанесла каплю румян на щеки. Оставила записки дочерям, чтобы не волновались.
Во время завтрака пришла адская медсестра, уставилась на Морин как на психичку, принялась ее ублажать, уверять, как здорово она сегодня выглядит, взбивать ей подушки – и все это время пытаясь обманом заставить ее лежать тихо, чтобы воткнуть ей другую иглу.
Но Морин энергично сопротивлялась, заставив медсестру ретироваться. Вскоре явились два прыщавых санитара-тяжеловеса, и тот, что покрупнее, схватил Морин за руки, а второй попытался прижать ее ноги, при этом медсестра топталась с приклеенной улыбкой, сняв крышечку со шприца и прицеливаясь.
Тут-то и появился Тул, весь блестящий от пота, гигантский, пахучий, и заблокировал дверной проем. Его рабочие ботинки покрывала корка, комбинезон косо висел на плечах, обнажая грязную обертку из бинтов, как у мумии. Влажные, спутанные, черные как смоль волосы на руках и шее издали походили на изощренную татуировку.
– Уберите руки, – без малейшего проблеска эмоций произнес он.
