Однажды он спросил меня:
— Скоро вернется мама?
— Я не ответил.
Он посмотрел на меня и повторил свой вопрос:
— Скоро?
Я промолчал.
Не мог же я ответить ему, что его мать вернется через несколько сот лет, когда не будет на земле ни его, ни меня, ни наших внуков и правнуков. Для нас с ним и для всех наших современников она умерла. Но она была жива, она летела в космическом пространстве, и тонкий, как игла, пучок электромагнитных волн и световых лучей, посланных с атомной радиостанции космолета, пока сообщал нам о ее самочувствии и здоровье.
— Скоро? — снова спросил Коля.
— Нет, не скоро, Коля. Очень не скоро.
Я смотрел на свои ручные часы, где лихорадочно быстро двигалась красная секундная стрелка. Там, на космическом корабле, где жила Ольга, часы на много лет отставали от моих. Но если бы я стал объяснять это Коле, он бы не понял меня. Шестилетним детям невозможно объяснить теорию относительности. Детям? Да и взрослым очень трудно понять, что время замедляется от скорости движения. Нужно буквально вывернуть логику наизнанку, чтобы понять и поверить в то, что наши с Колей дни равняются почти минутам там, где сейчас пребывает Ольга.
В выходные дни я гулял с Колей, читал ему сказки. Я еще тогда не думал о том, что я добровольно покину его. Для меня он так и остался шестилетним белобрысым Колей. А ведь он стал Николаем Павловичем и, возможно, дожил до глубокой старости, так и не дождавшись возвращения матери и пробуждения отца.
Я лежал с сильно бьющимся сердцем, словно прошлое было тут, за стеной.
* * *
Биофизик подошел ко мне и сказал приветливо и спокойно:
— Здравствуйте, Павел Дмитревич. Как вы себя чувствуете?
Хотя он не раз посещал меня, я не знал его имени. И вот сейчас я спросил, как мне его называть.
— Павел Погодин, — ответил он.
— Но ведь я Павел Погодин! Я!
— Я тоже, — ответил он ласково и тихо.
— Однофамилец?
— Не совсем. Отчасти и родственник. И к тому же тезка. У вас есть возражение?
— Помилуйте! Как я могу возражать? Законы природы…
— Да, ничего не поделаешь. Законы… Я прямой ваш потомок. Если вы не забыли, после наступления вашей временной смерти остался ваш сын.
— Коля?
— Николай Павлович, — поправил он меня. — Он женился. У него было четверо детей.
— Боже мой, ведь ему было всего шесть лет!
— Но к шести годам вы должны прибавить еще триста.
— Моя логика все еще не может освоить этот странный факт. Мне все еще кажется, что я приду домой и увижу Колю. Вчера меня вдруг охватило беспокойство. Я думал о том, что опоздаю на целый час в детский сад за Колей и воспитательница будет пробирать меня за неаккуратность.
Я помолчал, а затем с грустью добавил:
— Но оказалось, я опоздал не на час, а на три столетия.
— Опоздал? — Биофизик улыбнулся. — Бессмысленное слово. Особенно в ваших устах. Куда опоздал? Почему? Не думайте об этом. Не надо. Не сожалейте. Вы оторвались от своей эпохи и обрели другую. Это знакомо не вам одному.
— Разве?
— Я говорю о космонавтах дальних экспериментальных экспедиций. Но обретенное ими время слито с пространством, которое они преодолели. Вас же развременили, разорвав ваше бытие на две части. Но память ваша действует неплохо, в чем мы имели возможность убедиться. Она свяжет две половины разорванного бытия… В сущности, и в этом нет ничего неестественного. В миниатюре каждый испытывает это, ложась вечером спать, а утром просыпаясь. Ваш сон несколько затянулся. Вот и все.
Я смотрел на него, я удивлялся все больше и больше. Моя логика не могла примириться с этим алогичным фактом. Передо мною стоял мой отдаленный потомок, и мы с ним существовали в одном времени.
— О чем вы думаете? — спросил он меня тихо.
— Все о том же. Об алогизме всего того, что сейчас происходит со мной, о несоответствии всему тому, к чему я привык.
— Так ли уж это алогично? Обстоятельства забросили вас в двадцать третье столетие. Но ведь был более удивительный случай, когда человека двадцать третьего столетия судьба забросила в шестнадцатый век.
— О каком человеке вы говорите?
— О великом художнике и инженере Леонардо да Винчи.
— Но время необратимо. Как это могло быть?
