Я не мог ни обнять его, ни даже пожать его руку. Мы пребывали рядом и одновременно очень далеко друг от друга.
Аоэо угадал мою мысль, мое ощущение парадоксальности наших встреч.
— Уазский ум, — сказал он, — долгое время был эвклидовым умом, и только с тех пор, когда уазец победил старость, его ум перестал быть эвклидовым, трехмерным. Перед нами открылось пространство Лобачевского как реальность, как быт. Изменились все масштабы.
— Я не совсем понимаю, о чем вы сейчас говорите.
— Это нужно не понимать, а чувствовать. И скоро вы это почувствуете, мой земной друг. Хотите, чтобы ваша юность продолжалась несколько столетий? Мы научим вас, как бороться со старостью. Хотите, Микеланджело?
Я не знал, что ответить.
— Почему вы молчите?
— Хочу, — ответил я тихо.
И мне стало страшно, словно я, дав согласие, этим самым уже сразу превратился в существо, попавшее в мир с изменившимися масштабами.
Вскоре мне и всем моим современникам действительно удалось попасть в мир других масштабов и победить старость, но об этом, если мне удается, я расскажу уже в другой книге.
Этот же мой рассказ подходит к концу, но его конец можно считать только началом тех грандиозных событий в истории Земли и земного человечества, чьим свидетелем и участником я был.
— Микеланджело!
Меня кто-то окликнул. Я оглянулся и не поверил своим глазам. Передо мной стояла Таня. Нет, на этот раз она окликнула меня не с экрана приближателя. Она пребывала здесь, на аллее большого институтского сада.
— Марс стал ближе к Земле, — спросил я, — или Земля приблизилась к Марсу?
— Ни то и ни другое, — ответила она. — Мир остался на месте, и Земля тоже. Изменила в эвклидовом пространстве свое положение только я. И на этот раз оказалась в одной точке с тобой, Мика.
— Надолго?
— Смотря по обстоятельствам. Но этот день, если ты хочешь и можешь, проведем вместе.
— Только день? Я хотел бы провести вместе с тобой целую жизнь.
— Какую жизнь? Земную, обыкновенную, или целое тысячелетие?
— О тысячелетии еще говорить рано. Вот когда уазцы откроют нам свой секрет…
— Не говори мне про уазцев. Я везде только и слышу о них.
— И ты тоже находишь, что им чего-то не хватает?
— Наоборот, я нахожу, что в них всего с переизбытком. Но на Землю я прибыла не для того, чтобы повидаться с ними, а с тобой.
— И надолго?
— Ты уже задавал мне этот вопрос. На целый месяц.
— А потом?
— А потом я должна буду улететь к себе на Марс. На Землю я вернусь, когда мы создадим на Марсе атмосферу и биосферу. После того как нам своими советами стали помогать уазцы, дело стало подвигаться быстро. У уазцев большой опыт.
— Ты же не хотела говорить об уазцах?
— Не хотела. Ну и что?
— Ничего.
Мы разговаривали с Таней, как на тропе в окрестностях Лесного Эха. Как будто мы с ней никогда не расставались. И я боялся, что ей надоест разговор и она скроется среди деревьев.
Я дотронулся рукой до ее плеча. Она была здесь, со мной. Абсолютно здесь, действительно рядом. Она сама, а не ее изображение на экране приближателя. И я был счастлив и хотел, чтобы это мгновение длилось и длилось, длилось бесконечно.
Мы были вместе. И то я что-то рассказывал ей о Земле и о Уазе, то она рассказывала мне о Марсе и о себе.
— Трудное имя у твоего нового друга, — сказала она. — Аоэо… А как он выглядит? Опиши.
Я попытался описать внешность Аоэо, но у меня ничего не получилось. Почему? Может быть, потому что я не был художником и живописцем. Аоэо, как и его однопланетцы и спутники, выглядел красочно, Ярко, живописно. Но эти сухие, банальные, невыразительные слова не в состоянии передать то чувство, которое испытывал я, когда беседовал со своим новым другом.
Не только внешность моего друга была красивой и яркой, но и его бытие, его внутренний мир. В трудное положение попал бы художник, пожелавший написать его портрет. Какой бы фон ему пришлось брать? Стену комнаты? Сад? Озеро? Небо? Нет, бесконечность. За его спиной словно присутствовала вся вселенная со своими бесчисленными галактиками.
— Ты что-нибудь поняла, уловила? — спросил я Таню.
— Немного. Но кое-что поняла. Он живет в мире, где другие масштабы. Не так ли?
