Батраки Фуада с нетерпением ждали, когда начнут делить землю. Они уже решили, что создадут кооператив и будут обрабатывать землю сообща.
А у Фуада продолжали собираться помещики. Они ожидали приятных для себя известий, но напрасно. Им только и оставалось, что ругать социализм да в бессильной злобе поносить членов революционного правительства.
Как-то раз к Фуаду снова приехали представители местной власти. Он принимал их в гостиной, угощал кофе и сигаретами. Разговор шел о том же, что и в прошлый раз, — о земле, о той земле, которую в мечтах видели своей многие поколения крестьян. Теперь день, когда она станет принадлежать тем, кто ее обрабатывает, был уже недалек, и батраки Фуада ждали его с радостью и надеждой.
Новый приезд непрошеных гостей встревожил и напугал Киджакази. Она чувствовала, что они раздражают хозяина, и это ей не нравилось. Проходя под окном, она услышала, как один из гостей сказал:
— Мы уже начали создавать кооперативы по обработке земли и теперь хотим организовать такой кооператив в вашем имении.
— Хорошая мысль, — с натянутой улыбкой сказал Фуад, — я всецело «за». Это очень правильно. Я и сам бы стал членом этого кооператива.
Она узнала бы голос Фуада из тысячи других голосов и могла поклясться, что это сказал именно он. Киджакази замерла под окном, чтобы лучше все расслышать. Нет, она не ослышалась. Фуад действительно сказал, что хочет стать членом кооператива, и это больше всего удивило Киджакази. «Разве не он совсем еще недавно ругал социализм и называл его выдумкой неверных? Неужели это говорит мой господин? Может быть, я ослышалась? Или бедный мальчик так напуган приходом этих злодеев, что у него помутился рассудок?» — думала женщина.
А разговор в гостиной тем временем продолжался:
— Нам безразлично ваше мнение. Просто мы хотим заранее поставить вас в известность о наших планах, чтобы для вас потом не было неожиданностей. Так вот, группа молодежи помогает здешним крестьянам в организации кооперативов. Скоро она прибудет сюда.
Киджакази, притаившись у окна, слышала, как Фуад громко сказал:
— Пришлите их ко мне. Я их могу многому научить: ведь они еще молоды и не знают, как правильно вести хозяйство.
— Их не надо ничему учить. Все их предки были земледельцами, и они с детства знакомы с крестьянским трудом. От вас требуется только показать им все ваши плантации.
— Конечно, не беспокойтесь. Я им все покажу, — сказал Фуад, с трудом сдерживая гнев.
Подслушанный разговор сильно удивил Киджакази. Особенно ее поразили слова Фуада. Неужели он действительно собирается учить крестьянских детей, как правильно вести хозяйство? Когда-то он брезговал даже подходить к ним близко, а не то что иметь с ними какие-то дела.
Услышав, что Фуад прощается со своими гостями, Киджакази покинула укромное место.
— Заходите еще, я всегда вам рад, — говорил Фуад, пожимая им руки.
«Ну дела! — думала Киджакази. — Бедный господин! Но он еще одумается». Киджакази уже было решила, что ее хозяин не в своем уме, но потом поняла, что он огорчен надвигающимися переменами. И старая служанка немного успокоилась, хотя ей была неприятна даже мысль о том, что ее хозяин вынужден знаться с бедняками.
Гости уехали, а Фуад все стоял и, стиснув зубы, смотрел им вслед. Он был взбешен. Увидев Киджакази, направлявшуюся с кувшином к колодцу, он вдруг почувствовал к ней острую ненависть, будто бы в ней была заключена причина революции и реформ нового правительства — словом, всех его несчастий.
— А ну, поторапливайся! Ползешь, как безногая. А потом, кто это тебя посылал за водой? Ты что, хочешь поплескаться?
— Я иду, чтобы напоить коров, — кротко ответила Киджакази.
Фуаду не за что было упрекать Киджакази — просто в этот момент не подвернулось больше никого, на ком он мог бы сорвать свою злость. Однако старая служанка, приняв его недовольство на свой счет, быстрее заковыляла к колодцу.
По радио каждый день объявляли о национализации собственности помещиков и капиталистов, о мерах по расширению внешней и внутренней торговли, а это означало, что новая власть крепнет и возврата к старому больше нет. Фуаду оставалось только ругать эту власть — сделать он ничего не мог.
