Довольный собой, Попов рассмеялся и громко выпустил ветры.
– Мужчина, вы же не один! – воскликнула соседка с грудным ребенком.
– Заткнись соска, – сказал Попов.
– Один в твоем рту, – сказал он.
– Что, – сказала она.
– Хрен те в очко, – сказал он.
– Да как… – сказала она.
– Каком сверху, – сказал он.
– Да как вам не стыдно?! – сказала она.
– Стыдно в матку колотить, – сказал он.
– Нахал! – сказала она.
– Твой дед мой молодец сосал, – сказал он.
– Дурак, – сказала она.
– Дурак у меня в штанах, – сказал он.
– Хочешь познакомлю его с твоей дурочкой? – сказал он.
– Псих, – сказала она.
– Твой клитор увял и затих, – сказал он.
– Сумасшедший, – сказала она.
– Твой зад с моего буя сошедший, – сказал он.
Премьер-министр Филат и вся делегация одобрительно посмеивалась. Они обожали Андрюху за его искрометный юмор и веселую непосредственность молдаванина. Ну и за европейский такт, конечно.
Любой другой давно бы уже эту овцу надоедливую по стеклу размазал.
* * *
В Мадриде правительственная делегация Молдавии бодро бросилась к толпе телевизионщиков и встречающих. После короткого недоразумения полиция загнала дубинками молдаван во главе с Филатом в фургон, и отвезла в карантин. Там, после помывки хлоркой и тщательного осмотра на предмет вшивости и кишечных паразитов, их ждал прием. Гостей встречал восемнадцатый помощник второго заместителя министра Испании по делам отсталых африканских стран. Конечно, в костюме микробиолога: резиновом комбинезоне и маске…
А встречающая толпа стала аплодировать тому, кого они На Самом Деле встречали.
– Диего!!! – орали они.
– Эль Матадор! – кричали они.
И когда молдаванин Диего, с забинтованной левой рукой, в салатовых лосинах, треуголке и знамени ЦК ВЛКСМ Гидигича на поясе, стал спускаться по трапу, в воздух полетели головные уборы. Диего, мрачный, и преисполненный решимости, отказался ехать в ресторан на банкет, устроенный в его честь, и сразу велел:
– На корриду.
…и уже спустя час, сидя на самом престижном месте на стадионе, Диего с недоумением смотрел, как по полю бегают какие-то мужчины с копьями, скачут, зачем-то, лошади, носится какой-то идиот с плащом…
– А когда начнется коррида? – сказал он журналистам, записывающим каждое его слово.
– Так она уже идет! – сказали они ему.
– Что? – сказал Диего.
– Вот это групповое изнасилование… – сказал он.
– Это, по-вашему, коррида, – сказал он.
– Да, это коррида, – сказали ему.
– Настоящая испанская коррида, – сказали ему.
– Ха, – сказал Диего.
Еще Диего сказал:
– Ха-ха.
– Ха-ха-ха, – сказал Диего.
– ХАХАХАХАХА, – сказал он.
Встал, и, поправив треуголку, подбежал к ограде. Лихо перепрыгнул ее. Расплющил яйца придурка с мантильей с одного удара ноги сзади, проткнул бандарильос копьем, вырванным из спины быка… Остальные бросились с поля наперегонки. Диего, плюнув им вслед, снял треуголку, и раскланялся перед быком.
– Чистый бой, – сказал он быку.
– Ты и я, – сказал он.
– И никаких копий, ножей, ядов, лошадей, газет, обналичивания, экспресс-чеков, анализов крови, популяризации абортов, прав секс-меньшинств, роста тарифов ЖКХ и прочего дерьма, – сказал он.
– Ты и я, – сказал он.
– Жизнь и смерть, – сказал он.
– Всего и делов-то, – сказал он.
– Каждый бой как последний, – сказал он.
– Каждый бой и есть последний, – сказал он.
– Вот это и есть настоящая коррида, – сказал он.
– Какой она и должна быть, – сказал он.
– Му, – сказал бык.
Глядя друг другу в глаза, враги молча стали сходиться. Молчал стадион. Молчали зрители трансляции. Молчал мир.
Стрекотали камеры…
* * *
…спустя каких-то полгода Диего, ставшего самым знаменитым матадором мира, пригласили в королевский дворец. Там улыбчивый и разбитной мужик по имени то ли Хуйлан то ли Карла вручил ему позолоченную ленту, и паспорт на имя подданного Испании, Диего эль Тиру эль Гидигиччо де Фонтанеро.
Это значило, что теперь Диего испанец, дворянин и гражданин Евросоюза.
В жизни матадора это ничего не изменило. Он по-прежнему жил аскетом и по-прежнему выходил на арену сам, с голыми руками. И сражался с быком каждый раз, как последний. Осенью того же года к нему вернулась Ольгуца, бросившая этого занудного говнюка Хосе. Тот оказался ревнивцем и бил ее почем зря. Диего, впрочем, жену тоже бил. Ольгуца отнеслась к этому с пониманием.
