Кукольный загробный мир - страница 12
Ну что еще сказать?.. Ах, да — обувь. Даже здесь он отличился: носит громоздкие и крайне неудобные (при взгляде со стороны) башмаки-сабо, полностью деревянные. Когда ходит по хижине, то многократное «бум, бум, бум» сопровождает его всюду. Возможно, таким способом он просто разгоняет одиночество…
— Что за гадость ты мне дал выпить в прошлый раз?
— Ну, вообще-то не без твоего желания! Кто хотел попробовать на вкус «что-нибудь новенькое»? Кстати, как оно? Без последствий? — Гимземин подошел к окну, разглядывая на свет некие сухие травы, и «бум, бум, бум» громогласно проследовало за ним.
— Без последствий?! — Ханниол зло передразнил последнюю фразу. — Да еще как с последствиями!
И он в третий уж раз скомкано, сумбурно, сам не понимая о чем говорит, принялся объяснять странности последних дней. Астемида. Душевные бури. Навязчивые мысли. Словно у него внутри необузданными чувствами разыгрывалось собственное, не зависимое от ума, представление. Элегия или водевиль — днем с огнем не разберешь. Алхимик вдруг выразил заинтересованность и почесал себя за ухом:
— Так, так… — из неисчерпаемых закромов он достал пухлую тетрадь и сделал в ней короткую запись. — Так и засвидетельствуем: напиток вызывает зависимость.
— Для тебя эксперименты, а мне с этим жить как-то дальше, — уже более примирительным тоном произнес Ханниол, затем подошел к маленькому шкафчику и открыл его створки. Там подряд стояло несколько склянок, наполненных разносортными жидкостями веселых и грустных оттенков, некоторые из них были бесцветны. К каждой склянке еще приклеена этикетка с названием. Слова звучали довольно странно: «баривукс», «кельмора», «спириталия», «хенгиос», «любовь», «царманелла». — И охота себе голову всякой мудреной белибердой забивать? А я из какой выпил?
— Из предпоследней.
Ханниол аккуратно коснулся емкости с наклейкой «любовь», жидкость едва заметно отдавала чем-то мутным и сизым.
— Что за странное слово такое «любовь»? Сам выдумал?
— Ну неужели так сложно догадаться? — в голосе алхимика вновь появилась раздражительность, он ненавидел, когда его собеседники тупят и не понимают очевидных вещей. Впрочем, тут же сам пояснил: — Потому что настойка сделана из цветка алюбыса.
— А… теперь понятно. — Эти цветы, кстати, встречались довольно редко, небольшого роста они легко могли затеряться в траве и венчались бутоном остроконечных лиловых лепестков. — Короче, давай.
— Чего давать-то?
— Делай все назад как было.
Гимземин посмотрел на гостя присущим только ему взглядом вечного удивления и покачал головой:
— Нельзя никак.
— Почему?
— Потому что никак нельзя.
— Ты издеваешься?!
— Если б я издевался, то поверь, дал бы тебе выпить кое-что другое, — последовал продолжительный вздох. — Ну извини.
Услышать от алхимика «извини» было событием невозможным в принципе. Ханниол не исключал, что тот использовал это слово вообще впервые в жизни, и от неожиданности аж стал заикаться:
— И к-как же быть?
— Жди, пока я не изобрету снадобье, вызывающее противоположный эффект.
— Сколько ждать-то?
— Ну… комплексную неделю, а может целый интеграл дней. Не знаю. Честно — не знаю!
— О, нет! Кукловод на тебя непременно разгневается.
— Все прекрасно знают, что я не верю в существование Кукловода, — Гимземин криво улыбнулся одной стороной лица. — Ты упомянул о нем, чтобы лишний раз услышать от меня это?
— Тогда отлей мне немного этого напитка.
— Опять нельзя. Свойства его до конца еще не исследованы, как бы не случилось чего похуже.
Тем не менее, пока Гимземин стоял спиной, Ханниол незаметно стащил со стола маленькую мензурку и, громко говоря о всяких пустяках, чтобы заглушить звук льющейся жидкости, отлил туда немного зелья. Заткнул пробкой и спешно спрятал в карман. Его обдало холодом при мысли, какую истерику закатил бы хозяин, если б вдруг это увидел. Хижина алхимика являлась хижиной алхимика, и это не тавтология, а усиленная констатация факта. Всюду пробирки, колбы реторты, перегонные аппараты, разноцветные суспензии и эмульсии — из некоторых поднимался легкий дымок. И еще этот запах… кисло-горько-сладкий.
