— Какие ребра? Баронская кираса погнулась, как оловянная ложка!
Его верно тараном ударило… Что уж теперь. Посадят тебя в подземелья, как убивца, — сражаться благородным на потеху, а то и вздернут дурака… Мысли Ферро судорожно заметались.
— Папка, это не я! Отец его как будто и не услышал. Он кидал в дорожную сумку что ни попадя. Складное удило, подкову, самописное перо, старый масляный светильник, вяленое мясо, и чайник.
— Зачем мне чайник?
— Продашь, дурак! Он подбежал к дальней стене и буквально сорвал замок с облезлого сундука. Там хранились семейные сокровища.
— Вот, — протянул он ему старый дедовский ржавый двуручник, сгибаясь от тяжести. Дедушка еще на столетней войне воевал, от него и осталось. Лицо деда он почти не помнил. А то, что видел во сне, на утро забывалось.
Помнил разве что фигуру его — огромную, широкую, высокую, как столб.
Такую же, как этот меч. Странно, что отец до сих пор хранил тяжелый клинок. Крестьянам хранить, а тем более использовать оружие — строго запрещалось. Пока Ферро глупо улыбался необычному подарку, отец успел вытолкать его за дверь. Он буквально затащил сына на единственную старую лошадку.
— Папка, как же ты без лошади то?
— Все-все, поехал-поехал, — прикрикнул отец.
— Я вернусь, Папка. Обязательно, — сжимая меч, твердо произнес Ферро. — Пусть только попробуют тронуть тебя.
— Беги уже. Доедешь до Рейнгарда. Оттуда беги на восток. Не пропадешь там, — отвернулся он.
— Папка, я знаю что делать. Гррх! Я стану рыцарем и смогу защитить тебя от барона! — зажглись глаза юноши.
— Ферро свинопас рыцарь? Дурак ты. Найди добрых людей, Ферро, устройся по хозяйству. Научил я тебя всему. Возвращаться тебе сюда не зачем. Прощай, Ферро. Глупый ты, как твой дед, — крикнул отец напоследок, шлепнув лошадь по крупу. Сын успел обернуться. Кажется, он понял, что застыло в глазах удаляющегося отца. Помимо слез, там было еще что-то. Что-то вроде гордости. Ферро крепче сжал эфес меча. Собирались тучи, сверкнула молния, глубже в нору забился лесной кот. У юноши защемило в груди, будто эти места он видит последний раз.
* * *
Благородный сэр Стормо Торрий был императором Тулурка. Но это не значит, что он наделен какой-либо властью. Само слово было позаимствовано с другого континента и в Тулурке с приходом к власти лиги механиков и науки не имело особого смысла.
Символы, из которых составлено слово, означает лишь: «Ведущий за собой легионы». То есть сила, то у него была — власти не было. Дань традициям, но определенный вес у дворянства имелся. А значит и у него, как у вершины благородного сословия, тоже было право голоса. «У императора есть право голоса» — Стормо Торрий засмеялся от нелепости смысла получившегося предложения. Поправил очки. От природы у него очень плохое зрение. А еще Стормо был нищ и беден. У любого самого завалящегося барона в Тулурке больше слуг и земли, чем у великого наместника. Стоит ли говорить об этом, но с незапамятных времен земли императорам вообще не принадлежали по определению, ведь вся земля итак их, — они раздавали ее, а потом собирали подати со своих подданных. Но время ушло, и подати теперь собирал механический Гибург на нужды науки. Титулы остались, а законы исчезли. Императору принадлежат дворяне, которым принадлежат земли, но это вовсе не значит, что земли дворян принадлежат ему. Забрать их при нынешнем порядке вещей уже не получится. И пусть легионы и крестьяне признают его власть сколько угодно, и даже герцоги встают на колено, целуя перстень. От того его положение становилось только унизительнее. Совсем тихо и незаметно, без каких-либо переворотов, показательных казней особ голубых кровей и стрельбы из пушек, власть плавно перетекла к научному магистрату. Это называется «прогресс», когда-то сказала ему юная миледи Реле, едко хихикая. Иногда Императору снилось, как он бросает Миледи об стену — так чтоб тапки слетели — и душит, душит ее тонкую шейку, а она вопит своим мерзким голосом: «Нет, не убивайте меня, мой Император! Простите меня, мой Император!». Последний раз он видел миледи-ректора лет шесть тому назад.
