Зампотех в ответ вздохнул, как вздыхают занятые люди, которых отрывают по пустякам от важной работы, но возражать не стал.
Итак, я снял фуражку, вытирая рукой вспотевший лоб, почти до пояса расстегнул техничку, готовясь к нудной, утомительной работе. Передо мной громоздилась стопка тетрадей для политзанятий, практически всей комендатуры — около ста штук. С неохотой принявшись за дело, я пролистывал их, отмечая наметанным глазом какие сгодятся, а какие будут забракованы. На страницах попадалась разное. Кто-то начинал писать письмо родителям, и оно осталось недописанным среди перечисления угроз, которых надо ждать от американской военщины. Кто-то рисовал самолеты на полях страниц. Кто-то голых девушек.
Пригодных оказалось около двадцати. В них хоть что-то было написано, их и придется отдать своей «ударной группе». Выглянув в окно, я увидел, что солнце с утра, прятавшееся в пелену облаков, наконец, вышло из их плена и начало опять немилосердно греть крыши бараков. Ветер в распахнутое окно донес запах отработанного керосина.
Цветной фотопортрет генсека Черненко, висящий в центре ленкомнаты на стене, пожелтел, был засижен мухами, и мне пришла в голову мысль, что это вызовет недовольство вышестоящего начальства. Порывшись в стопке плакатов, я нашел новый портрет нашего руководителя и заменил им старый. Глянцевый широкоскулый Черненко смотрел со стены и усмехался, словно хотел показать тщетность замполитских усилий — ведь все равно через несколько дней этот портрет также будет засижен мухами и быстро пожелтеет от ярких солнечных лучей.
Надо было идти разговаривать с Лидой. Пройдя в конец лагеря, я нашел ее на крыльце барака, в котором находилась библиотека и две стационарных киноустановки. Девушка неторопливо грызла семечки. Сильными порывами ветра шелуха, которую она вытряхивала из ладони, далеко разносилась вокруг. Солнце опять ненадолго спряталось в облаках.
«Прямо как в греческих трагедиях, — подумал я, — сейчас грянет гром, и грозная физиономия Зевса выглянет из-за туч». Но гром не грянул, Зевс не выглянул и позволил мне спокойно подойти к девушке.
— Лида, — сказал я, присаживаясь рядом, — тут такое дело… проверяющий к нам едет.
— Ну и что? — она пристально посмотрела на меня своими темно-карими глазами, ее щеки тронул легкий румянец.
— Надо встретить, как полагается, — продолжил я каким-то не своим, казенным голосом, — накрыть стол, посидеть вечером.
Лида о чем-то задумалась и пауза затянулась. Я почувствовал себя крайне неловко, словно совершал что-то неправильное, постыдное, несовместимое с честью офицера. Может, это на самом деле так и было? Разве дело офицера, замполита, выступать в качестве сутенера? Вот наш комсомолец полка — тот, наверное, в этой ситуации был бы на своем месте. Я слышал, что он легко проворачивал подобные вещи, когда в полк приезжали с проверками. Достаточно было хорошенько напоить спиртом телефонисток.
— А что Витек, — спросила меня Лида, и в голосе её я услышал легкий укор, — спишь, значит со мной, а потом кому нужно подкладываешь? Карьеру что ли делаешь? Разрешение у начальства получил или свою инициативу проявляешь? А то смотри, у меня тело военное, оно функционирует только по команде.
Я почувствовал, как щеки мои запылали.
— Крутов в курсе, — только и смог я сказать, а потом, чтобы хоть как-то перевести разговор в другое русло и уйти от мучивших меня размышлений, добавил, — он обещал рассмотреть твой квартирный вопрос вне очереди.
Лидия недоверчиво хмыкнула.
— Уж сколько обещано-то было, не счесть…Ладно, замполит, вечером буду. Только все остальное за тобой, — девушка отвернулась и демонстративно стала смотреть в сторону, показывая, что ей со мной больше нечего обсуждать.
Медленно поднявшись с крыльца, я пошел назад в ленинскую комнату. Оглянувшись через плечо, посмотрел на Лиду. Ветер стих, она сидела и щелкала семечки, как-то безучастно смотрела в степь. У меня в душе было противно и мерзко, словно я обманул маленького ребенка, что-то пообещав и не выполнив. Но ведь никаких обещаний лично мной не давалось, пусть Крутов сам выкручивается.
