Непослушными от горечи устами Иона произнесла:
– Эрвин, я другого от тебя ждала…
– Как и я от тебя! Ты могла помочь мне, а вместо этого – лелеяла свою высокородную гордыню!
Иона долго не находила слов. Обида сбила ее с ног, обезоружила, оглушила.
Некстати вспомнилась Аланис Альмера. Циничная, нечуткая, полная прагматизма – вот она все бы рассчитала наперед, прежде чем спорить с мужем. От этой мысли становилось особенно горько.
Однако Иона овладела собою. Взяла в руки ладони Эрвина, встретила его взгляд.
– Прости меня. Я позволила себе проявить чувства, не подумав о последствиях. Отец всегда предостерегал от этого.
Эрвин помолчал еще. Но вот его взгляд смягчился, губы дрогнули в слабой улыбке.
– И ты меня прости. Я слишком перегружен политикой, от нее становлюсь раздражительным, мелочным, нервным. Меж тем все нынешние неурядицы – чепуха. Главное – мы живы, и Фаунтерра – наша. Осенью я не смел и надеяться на это.
Он поцеловал запястья сестры. Нежданное тепло растрогало ее, комок подкатил к горлу.
– Хочешь… хочешь, я сейчас же уеду назад в Уэймар? Успокою мужа, уговорю, привезу любой ценою!
– О, нет! Ты и шагу не сделаешь из дворца, пока мы вдоволь не наговоримся! А с Виттором – придумаем что-нибудь. Возможно, высочайшее помилование Мартину Шейланду уладит все конфликты…
Ионе очень хотелось думать, что Эрвин шутит. Спросить напрямую она не решилась. По крайней мере, не сейчас.
Брат сменил тему:
– Что за перо, сестрица? Ты еще не рассказала о нем.
– Я нашла его в Уэймаре при очень странных обстоятельствах… Мне думается, перо – это знак.
– О, нет!
В притворном ужасе Эрвин схватился за голову. С детства он добродушно посмеивался над сестринской любовью к мистике: «Моя птичка-сестричка снова унеслась в заоблачные выси!..» Иона не оставалась в долгу: «Мой бедный слепой кротик! Застрял в норе материального мира и боишься даже выглянуть…»
– Да-да, знак. Я поведала бы тебе его значение, но поймешь ли…
Эрвин стер улыбку с лица.
– Твоя ирония звучит вымученно. Видимо, знак действительно важен. Я внимательно слушаю.
Иона рассказала все, что успела передумать о черном пере, изложила поочередно все трактовки. По мере рассказа в душе нарастало волнение. Делалось настолько сильным, тяжелым, горячим, что сложно было не закричать.
– Сегодня я окончательно поняла значение пера. Оно страшно. Ты шел на войну, чтобы защитить справедливость, свергнуть тирана, восстановить законы. И ты победил, слава Агате. Но всю мою дорогу из Уэймара – целый месяц – я вижу плоды этой победы. Тысячи погибших воинов, кладбища на мили. Десятки тысяч голодных крестьян – отчаявшихся, лишенных надежды. Праздничная столица – несуразное кичливое пятно роскоши среди моря печали. Мертвый Адриан… Каким бы он ни был, но ведь не он владел Перстами. Не он сжигал людей в Запределье, не он убивал тебя. А настоящий преступник так и остался в тени… Теперь я знаю: перо стервятника – символ нашего триумфа. Только падальщикам война принесла счастье. Мы одержали воронью победу – вот каков смысл знака.
Иона перевела дух и сказала с мольбою:
– Если можешь, скажи мне, что это не так.
– Воронья победа?.. – ответил Эрвин по недолгом размышлении. – Конечно, воронья! Хотя я делал все, чтобы вышло иначе. Взял Дойл ценою двадцати пяти жизней, а Лабелин – ценою десяти. Захватил дворец Пера и Меча почти без боя, и Престольную Цитадель с ним вкупе. Договаривался с подлецами и бандитами, рисковал жизнью на поединке чести. Но выходило иначе, не по-моему. Боги войны брали свое, как ни крути. Здесь, во дворце, одного за другим провожая на Звезду лучших воинов, я понял кое-что. Не бывает чистых побед. Любой триумф – пожива стервятникам. Желаешь победу – бери воронью. Не хочешь такую – не будет никакой.
Эрвин сломал перо, точь-в-точь как Светлая Агата на иконе. Только черное вместо белого.
– Вот он, выбор: плати цену и бери, либо не плати – и не бери. Третьего не дано.
Иона взяла обломок из рук брата.
– Я мало знаю о войне, а ты теперь знаешь все… Но позволь мне сохранить свою веру: случаются и голубиные победы. Возможно сделать выбор, что не принесет страданий никому.
