— Малости? — переспросил Нагой. — Астрахань и Казань — малость? Что же тогда будет большим для хана?
— Аллах с ними, с городами, — пренебрежительно отмахнулся Девлет-Гирей, — хлопот с ними не оберешься, с городами теми. Пущай ими брат наш московский владеет, коль они ему так нужны. У меня и здесь дел полно, — и он тяжело вздохнул, давая понять, как нелегко ему приходится в собственном дворце. — Троим сыновьям недавно обрезание делали, четверых дочек замуж собирать надо, а денег в казне нет, пусто. А все почему? Потому что на Москву давно не ходили мои нукеры, не привозили мне десятую часть от взятого в набеге. И царь московский поминок не шлет.
— Сколь надо? — обыденно, словно они находились на базаре, спросил Нагой.
— Две тыщи рублев надо, — выдохнул доверительно в лицо послу Гирей и добавил, — золотом.
— Как скоро нужны деньги? — поинтересовался Нагой.
— Ой, да хоть завтра, — обрадовался крымский правитель и глаза его ласково заблестели, — в вечном мире с братом моим московским жить будем.
— Я напишу моему государю, — проговорил Афанасий Нагой, вставая, — но пока гонец до Москвы доскачет, пока его там примут, обратно вернется…
— Ждать стану, время терпит, — торопливо закивал головой Девлет-Гирей, — приходи сегодня ко мне ужинать, когда гонца в Москву направишь.
— Хорошо, — согласился Нагой, — сегодня и направлю, но ужинать, извини, хан, придти не могу, свой повар у меня готовит. Нынче ведь пост Успенский, а ты, поди, сызнова барашка молодого к столу подашь.
— Для дорогого гостя ничего не жалко, — осклабился крымский правитель, — но как знаешь, неволить не буду.
— Поди радуешься, что одним едоком меньше будет, — буркнул про себя Нагой, уже выходя из дворца и с неприязнью глянув на стражников, что буквально ели его глазами, ожидая обычной подачки. — Фиг вам, — проговорил по-русски, надеясь, что те не поймут его слов.
Через два месяца из Москвы вернулся гонец и привез всего двести золотых, которые Иван Васильевич поручал послу вручить хану. Девлет-Гирей несказанно обрадовался этой подачке, словно позабыл, что просил в десять раз больше. В грамоте к Афанасию Нагому государь писал: "Отдай крымскому хану наши деньги, что под рукой оказались, а буде он еще поминок несуразных требовать, то припомни ему, что деньги и все злато земное есть тлен, которые с собой на небеса взять не можно…" Посол счел лучшим не сообщать о тех царских словах обидчивому Девлет-Гирею и через две недели, окончательно удостоверившись, что крымчаки не собираются готовить очередной набег на Москву, благополучно выехал из Бахчисарая.
Последние несколько лет Зайла-Сузге жила в Бухаре при дворце Амар-хана, доводившегося дальним родственником правителю страны Абдулле-хану. При ней был и сын ее Сейдяк, который стал к тому времени статным юношей и уже дважды ходил в походы на кочевья Хакк-Назара, проявив при том удаль и отвагу.
Порой ей не верилось, что она не наложница, не скрывается по лесам от головорезов, не мчится верхом по степи, спасаясь от преследователей, не прячется на окраине Бухары, а живет свободно и открыто у друга отца. Верно говорят восточные мудрецы: человек должен долго, очень долго страдать, прежде чем счастье чуть-чуть улыбнется ему и протянет благодать на мизинце. А ведь все произошло почти случайно. Но разве есть в этом мире что-то случайное? Разве человек не ищет тот случай, не выбирает себе путь и не идет по нему? А счастье — это лишь заветный оазис в конце пути.
Раз в неделю, когда на бухарских базарах появлялись дехкане с окрестных кишлаков, привозившие на небольших повозках овощи, свежее мясо, и цены были самыми низкими, она отправлялась обменять или продать сшитые за неделю вещи. Ей помогала соседская девочка, дочь лудильщика Зухра, с родителями которой она дружила и в особо трудные времена могла попросить взаймы ложку масла, горсть муки, пучок лука. Зухре шел уже одиннадцатый год и родители поговаривали, что пора бы выдавать ее замуж за юношу, с которым она с детства была обручена. Когда Зайла-Сузге спрашивала о ее женихе, девочка краснела и убегала в соседнюю комнатку, откуда выходила нескоро с гордо задранным носиком и оттопыренной верхней губой.
