А потом, едва Роз исполнилось десять лет, мир, к которому она привыкла, в котором чувствовала себя в полной безопасности, рухнул. Ревностные католики, Кальветти возвращались домой с воскресной мессы, когда у автомобиля внезапно отказали тормоза. «Шевроле импала» последней модели врезался в трейлер. В живых осталась только Роз, каким-то чудом не получившая даже царапинки. Какое-то время за ней присматривала другая горничная, переселившаяся в коттедж Кальветти. Но ей самой было всего шестнадцать лет, и она не знала ни как утешить Роз, ни как помочь девочке пережить свалившееся на нее горе.
Роз старалась не думать о трагедии. Долгие годы оставался только ужас от случившегося. Более того, она научилась ставить заслон этим жутким видениям, связанным с аварией. Даже ночью, с криком просыпаясь от жуткого сна, она блокировала кошмарные образы. А чуть успокоившись, гнала от себя эти мысли, заменяя их воспоминаниями о родителях, о тех радостях, которые они разделяли друг с другом.
Когда Роз начала писать триллеры, она стала вспоминать все то, что так тщательно отсекала от себя. Прежде всего она вспомнила мать, какой та была в день смерти: вся в розовом — костюм, шляпа, туфли. Костюм Софи сшила сама, по выкройке из журнала. Когда Роз видела мать в последний раз, она не заметила ни крови, ни какой-либо травмы. Только что Роз сидела на заднем сиденье, позади широкополой соломенной шляпы матери, а секундой позже ее выбросило из машины. А мать, наклонившись вперед, лежала головой на приборном щитке, перед разбитым ветровым стеклом. Но с ней ничего не случилось. Роз это точно знала. Во сне годы спустя Роз помнила, как подбежала к автомобилю. «Мама!» — звала она, пытаясь открыть заклинившуюся, смятую дверь.
Роз никогда не видела тела своего отца и только через много лет узнала, как он умер. Она работала в архиве полицейского участка, готовя материалы для «Дочери дьявола», и ей достало мужества попросить рапорт об аварии, в которой погибли ее родители. Шок, испытанный при виде фотографий, сделанных полицейским фотографом, был столь велик, что у нее подогнулись ноги и она упала на колени. Из глаз хлынули слезы. Одну из фотографий сделали с близкого расстояния. Она увидела руль, проломивший ребра и вошедший в грудную клетку отца. В приложенном заключении медицинского эксперта описывался характер травмы. Переведя медицинские термины на обычный язык, Роз поняла, что сердце и легкие отца разорвало в клочья.
Потом она часто отталкивалась от чувств, испытанных ею при просмотре этих фотографий, когда описывала эмоциональное воздействие, которое производят на живых тела умерших насильственной смертью. И хотя она не могла забыть фотографий тела отца, Роз обнаружила, что ей становится легче, когда она излагает на бумаге страшные подробности смерти своих героев.
* * *
Через несколько недель после смерти родителей в «Лорел» совершенно неожиданно для Роз приехал брат отца. Девочка увидела его впервые в жизни. «Милая, теперь я твой папка и твоя мамка», — заявил ей дядя Том. Говорил он с густым южным акцентом, который приобрел, отсидев срок в военной тюрьме в Форт-Брэгг за изнасилование женщины-военнослужащей. Роз скоро уяснила для себя, что дядя Том начинает говорить с акцентом, когда пьян и зол.
Роз никогда не считала Тома ни «дядей», ни вообще родственником. У нее сразу возникла к нему стойкая антипатия, к его остекленевшим глазам и грузному телу, раздувшемуся от алкоголя и лени.
Дядя Том поселился в коттедже, взял на себя работу отца, а когда Роз исполнилось одиннадцать, заставил ее идти в служанки, чтобы зарабатывать деньги. В двенадцать Роз стала у Миллеров прачкой. Возможно, из чувства долга перед родителями Роз, Джеймс Миллер позаботился о том, чтобы Роз получила образование, даже послал ее в местную католическую школу. Однако обязанностей по дому с нее никто не снимал, и ей приходилось работать до позднего вечера. Роз всегда помнила о том, что мать верила в ее успех, а потому упорно училась и закончила среднюю школу на год раньше. Конечно, способности позволяли ей поступить в колледж, пусть и муниципальный, но в шестнадцать лет Роз повысили в старшие горничные. И теперь будущее представлялось ей в самых мрачных тонах, впереди она видела только тоску одиночества.
