-- Не на того мы нарвались, друг. Нельзя. Теперь лежи до темноты.
Когда оранжевая кромка волнистого горизонта погасла, Игнатьев зашагал в сторону блиндажа.
Морозюк грузно топал за ним.
Их окликнули. Игнатьев остановился.
-- Напарник мой,--пояснил Морозюк.
-- То я, Мамед, -- негромко отозвались из темноты.
По корявым земляным ступенькам они ощупью сползли к блиндажу. От стены отделилась невысокая фигура второго бронебойщика.
-- Раз кричу -- почему молчишь? Два кричу -- опять молчишь, -- сердясь, фальцетом сказал Мамед. -- Стрелять хотел.
-- А стрелять, солдат, после третьего оклика полагается, -- заметил Игнатьев.
-- Сам знаю. Потому не стрелял, -- отрубил Мамед. -- А ты кто?
Морозюк пояснил. Мамед рассмеялся, хлопнул Игнатьева по плечу:
-- Хороший человек! Я гааету читал -- смелый человек. Теперь с нами будешь?
-- Пока с вами... -- улыбнулся Игнатьев. -- Что слышно, что видно, Мамед?
-- Все слышно, товарищ старшина. Послушай, пожалуйста. С немецкой стороны долетали неясные, приглушенные расстоянием голоса. Там пели, видно, хором. Песня была игривая, похожая на польку. Потом донесся эбрывок плавной, печальной мелодии, исполняемой на инструменте с высоким певучим тембром.
-- Немцы, что ли? -- удивился Игнатьев. -- Да рядом!
-- Двести метров. Я считал, -- доложил Мамед. -- Все слышно. Сейчас флейта играла. Уже три дня играла. Точно говорю. Я знаю. Сам играл, в кружке был. Все слышно, видно плохо.
-- Что так?
-- Немец на горе, мы под горой. Слышу -- часа два будет -- стреляют. Еще стреляют. Откуда? Кругом смотрю. Ничего не видно.
-- Це вин нас с товарищем старшиной споймав, -- вздохнул из угла Морозник.
-- Так и знал, так и знал! -- воскликнул Мамед. -- Почему, думаю, долго нет? Час нет, два нет. Искать хотел. Не могу искать -- один остался.
-- А не с бугра ли, где бочка пустая валяется, он стрелял, Мамед? Мамед задумался.
-- Вчора, колысь одного хлопчика ранило, я чув: оттиля пальнул, от бички, -- подал голос Морозюк, -- тильки левее да к их укреплениям ближе.
-- Так, так! -- обрадованно подтвердил Мамед.
Теперь задумался Игнатьев. Лежа под кустом шиповника, чуть было не ставшим для него и Морозюка роковым, и загадывая, где находится вражеский снайпер, он и тогда подумал, что опасность пришла оттуда, с этого пустынного, присыпанного снегом бугра с темной бочкой посередине. Да, да, и чуточку дальше, метров на двадцать, и в створе с бочкой. Это впечатление совпадало с мнением Мамеда и Морозюка. И но-иенькая санинструктор, которую тоже задела пуля, го-иорила Тайницкому о том же... А почему бы, собственно, немцу не устроиться там? Место удобное. Шестерых за три дня -- куда удобнее!
-- Свет у вас есть какой? -- спросил Игнатьев. -- Только так, чтобы незаметно...
В стене блиндажа была глубокая, как нора, ниша для отдыха, и Морозюк, шурша соломой, зажег там засунутую в ящик самодельную коптилку из гильзы бронебойного снаряда.
-- Займемся геометрией, -- сказал Игнатьев.
Подвинувшись в лаз, Игнатьев гвоздем нацарапал на притоптанном глиняном полу схему расположения батальона, отметил кружками то место, где они отлеживались с Морозюком, блиндаж бронебойщиков и бочку. Затем через нее процарапал прямую линию, обозначавшую предполагаемое направление вражеских выстрелов в сторону первого кружка. Потом прочертил -- "тильки левее да к их укреплениям ближе" -- линию к блиндажу. Две бороздки скрестились.
Игнатьев воткнул в пересечение гвоздь: -- Вот!
Морозюк, с любопытством наблюдавший за ним, так и крякнул:
-- Оно!
Игнатьев усмехнулся:
-- Это, солдат, гвоздь, а попробуй возьми его пулей...
-- Це правда...
Они помолчали, следя за тусклым пламенем коптилки.
-- Стой! Кто идет? Кто идет, говорю? -- встрепенулся вдруг Мамед, хватая автомат и высовываясь наружу. _ Второй раз говорю, третий стрелять буду!
Погасив свет, Игнатьев и Морозюк тоже вылезли из ниши.
-- Все в порядке, -- успокоил их Мамед. -- Пароль отвечает.
К ним быстро приблизилась неясная тень.
-- Кто такой? -- окликнул Мамед.-- Почему не знаю?
-- Не такой, а такая, -- послышался в ответ женский смешок. -Принимайте медицину, хлопчики, Зина я, Смирнова, санинструктор. -- И, сползая по ступенькам, передразнила Мамеда: -- "Почему не знаю?". Кто это у вас незнайка такой?
