— Ни в коем случае! — сказала Анна Сергеевна. — Пускай они выливают. А мы не будем выливать помои из окна кухни. Это слишком некрасиво, Александр. Постыдился бы девушки!
Старик зарычал от возмущения. Он считал оскорблением даже мысль о возможном стыде. Он переобулся и открыл дверцу «буржуйки», грея прозрачные руки. И все трое затихли, глядя на желтое пламя. Отблески пламени плясали по красному дереву старинного шкафа. Глубокая тишина стояла вокруг. И только слабо шипела, пузырясь, краска на горящем холсте.
— Жарко горит! — сказала Анна Сергеевна.
Старик наконец собрался с духом и вышел. Тамара резала картину на квадратные кусочки. Из мохнатых, густых нитей старинного холста под бритвой сочилась пыль: пыль копилась в холсте добрую сотню лет.
— Как ты думаешь, он очень плох? — спросила Анна Сергеевна.
— Ага, — ответила Тамара.
— Он доживет до весны?
— Не знаю.
— Мне обещали полкило масла за столовое серебро. Он не хочет менять серебро. Власть вещей, милая. Ты молода и не поймешь этого. Но она есть, власть вещей. Я, конечно, сменяю серебро. Мне уже обещали устроить полкило масла.
— Тогда он дотянет, — сказала Тамара хрипло. Мороз все еще сидел в ней, в ее простывшем горле, в рукавах пальто, в отворотах высоких валенок, в сбившихся под шапкой волосах. Тело оттаивало и начинало сильно зудеть.
— Нужно выжить назло немцам, — сказала Анна Сергеевна. — Вот ты принесла письмо, и мы протянем лишнюю неделю. Видишь, вчера я не могла заставить его вынести ведро, а сейчас он пошел. Он гордый и смелый человек, мой муж.
Старик вернулся с пустым ведром в руках.
— Почему ты так быстро? — спросила Анна Сергеевна.
— Я вылил в окно, Аня, — бесстрашно ответил старик, глядя ей в глаза.
Анна Сергеевна вздохнула и сказала:
— Бог тебя простит, Александр!
Тамара взяла ведро из рук старика и вышла в прихожую.
«Я помоюсь немножко, потом я посплю у них, они хорошие, — думала Тамара. — Потом я отнесу письма в двадцать второй дом. Это лучше, когда куда-то надо идти обязательно».
Старик опять сел в кресло, укрылся одеялом и читал книгу Платона. В белом, чистом тазу парила на «буржуйке» вода. Репродуктор ожил, из него слышалась музыка. Иногда от дальнего взрыва язычок огня в лампе трепетал, и тогда старик чертыхался — ему не разобрать было буквы в книге.
— Нельзя читать о еде, — сказала Тамара старику.
— Почему ты думаешь, что я читаю о еде? — спросил он.
— Там пируют? Там идет пир, да? Брат Анны Николаевны все читал книгу о вкусной и здоровой пище и умер.
— Нет, здесь нет о пище. Сытые люди редко писали о еде в книгах, девушка, — сказал старик, откладывая книгу.
— Раздевайся, — сказала Анна Сергеевна. Тамара стала послушно раздеваться, а старик сказал:
— Это книга о любви. Платон утверждает, что самое ценное на свете не вещи и символы их, а связи между всеми вещами мира. Всю жизнь он искал главную связь. И сказал, что нашел ее в любви. Но, я думаю, он соврал, он просто уверил себя в том, что нашел главную связь.
Анна Сергеевна помогала Тамаре стянуть валенки и гамаши.
— Сегодня стреляют очень долго, — сказала Анна Сергеевна. — Обычно они кончают раньше.
— Сегодня большой мороз, и они знают, что хуже тушить пожары, — объяснила Тамара.
— От снарядов загорается редко, — сказала Анна Сергеевна. — А голову мы будем мыть тоже?
— Обязательно будете. Иначе у почтальона скоро вылезут волосы. А они ей еще пригодятся, — сказал старик.
Тамара стояла посреди маленькой комнаты, освещенная огнем из «буржуйки», на куче своей одежды.
— Ты бы отвернулся, дедушка, — сказала она.
Старик закряхтел, вылез из кресла и стал прилаживать свое одеяло на окно.
— Так будет меньше дуть, — объяснил он. А Тамара увидела себя в зеркале шкафа и удивилась. Она была не такая тощая, как думала. Ей давно казалось, что ноги вот-вот должны уже переломиться.
— Ты будешь очень красивой, — сказала Анна Сергеевна.
— Нет, я долговязая, — сказала Тамара.
— Верь мне, милая! Я в этом понимаю толк. И давай мыться.
— Я не хочу умереть, — сказала Тамара.
Старик вдруг тихо заплакал.
— Шура, не надо! — строго сказала ему жена.
— Да-да, конечно, — стыдливо забормотал старик и взял письмо сына.
