Здесь следует провести разграничение между «логикой открытия» и «логикой обоснования». Как подчеркивал американский философ Чарльз Пирс (1839–1914), который и сам был ученым, некоторые лучшие научные теории продвигались вперед благодаря огромным скачкам воображения, а не безжалостному логическому анализу[108]. Главную роль в разработке теории могут играть и воображение, и рассуждения. Однако не столь важно, как именно теория была разработана – ее в любом случае необходимо тщательно проверить, сравнив с данными наблюдений и экспериментов.
Классический пример – разработанная Августом Кекуле теория структуры бензола, органического химического соединения, которое вело себя не так, как можно было подумать, глядя на его простую химическую формулу С>6Н>6. Оказалось, что все дело в физической структуре бензола. Кекуле понял, что если представить себе бензол в виде кольца из шести атомов углерода, это объясняет многие его удивительные свойства. Свою гипотезу о циклической структуре бензола Кекуле выдвинул в статье, опубликованной на французском языке в 1865 году, а затем – на немецком в 1866 году. Постепенно такое представление стало общепринятым.
Но каким образом Кекуле до этого додумался? Он не объяснял, какая «логика открытия» подвела его к подобной инновационной идее, однако подробно рассказал о «логике обоснования» кольцевой структуры бензола, и сумел продемонстрировать, что новая модель структуры бензола объясняет его химическое поведение гораздо успешнее, чем все другие разработанные на тот момент модели.
В 1890 году Кекуле наконец признался, откуда у него взялась идея кольцевой структуры – это было на празднике в честь двадцать пятой годовщины его модели, которую к тому времени научное сообщество приняло и высоко ценило. Кекуле рассказал потрясенным слушателям, что ему приснился сон о змее, кусавшей собственный хвост, и тогда он понял, как это можно применить к бензолу[109]. (Слушатели были бы потрясены еще больше, если бы знали, какой глубокий сексуальный символизм приписал впоследствии этому образу Зигмунд Фрейд.) Но хотя происхождение этой идеи и было, откровенно говоря, диковинным, факт остается фактом: когда модель проверили экспериментально, оказалось, что она соответствует действительности. Происхождение модели могло быть сколь угодно странным, а вот способ ее подтверждения был совершенно ясен – и предельно убедителен.
Вера как изменение образа мысли
Что же произошло в 1971 году, когда я сделал шаг от атеизма к христианству? На каком-то уровне я стал видеть все по-новому. Раньше все, что я наблюдал вокруг, я воспринимал сквозь атеистическую призму. Когда я понял, что результаты далеки от ожидаемых, я попробовал взглянуть на мир сквозь призму теистическую – и обнаружил, что сквозь нее видно гораздо яснее и четче. Разумеется, это вовсе не доказывало, что существует какой-то Бог, зато я осознал, что многое надо обдумать заново. Не исключено, что представление о Боге имеет гораздо больше смысла, чем казалось мне раньше. Именно эта логика и привела меня к вере.
Христиане много говорят о покаянии и зачастую – чтобы подсластить пилюлю – толкуют его как «попросить у Бога прощения». Я убежден, что смысл покаяния лишь отчасти в этом. Греческое слово «метанойя» гораздо богаче, оно означает что-то вроде радикальной смены точки зрения, фундаментальной интеллектуальной переориентации. Многие переводы Библии теряют это важнейшее значение и передают лишь один компонент – признание собственной греховности. Гораздо лучше было бы переводить слово «метанойя» так, чтобы передавать идею ментального преображения, изменения умственного и духовного, предполагающего отказ от старого привычного образа мыслей и переход к новому мышлению и новому образу жизни[110].
В своем послании к римской церкви апостол Павел призывал: «Не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего» (Римлянам 12:2). Так он понимал приход к вере. Но для подобного преображения необходимо осознать, как ограниченно человеческое разумение, и открыться навстречу величию Бога. Это прекрасно сформулировала Кэтлин Норрис: покаяние – это «в первую очередь не чувство сожаления», а «отказ от узких, фарисейских человеческих представлений, которые слишком мелки для тайны Господа»
