Палуба пуста. Окна кают закрыты.
В темном уголке между первым и вторым классом, прислонив голову к баку с кипяченой водой, сидит вахтенный: ноги вытянуты, руки накрест сложены на животе. Вахтенный дремлет.
— Капитан еще спит? — спрашиваю у него.
— Капитан пока отдыхает.
Матрос никогда не скажет «спит». Спят люди только на берегу.
Капитан в это утро вышел поздно, Голос у него простуженный. Он очень удивился, когда я попросила у него разрешения готовить себе в матросском камбузе. Привел меня туда старший штурман и сказал:
— Бабы, не обижать!
«Баб» было только две. Они переглянулись, пожали плечами.
— А нам что, — сказала одна из них, — пусть!
Что означало это «пусть», я поняла вечером, когда пришла сюда заварить себе чаю.
Камбуз был набит женщинами. Плиту только что затопили, и она сильно дымила. Женщины ругали мужчин. Они всегда ругают мужчин, когда приходится трудно.
На мое приветствие никто не ответил. Несколько пар глаз, мельком скользнувших по мне, красноречиво сказали: «А это еще что за чучело?»
Стоя с молочным бидончиком, взятым у проводницы, я не знала, куда его пристроить. Плита сплошь была заставлена кастрюлями, пришлось поставить бидончик на холодный край.
Женщины делали вид, что не замечают меня. Они продолжали ругать мужчин. Ругали умело, каждая по-своему, с горьким азартом выхваляясь одна перед другой грехами своих мужей:
— Твой-то что-о! Ты бы на моего вчера посмотрела…
В центре стояла высокая седая женщина величественной полноты. Из разговоров я поняла, что это и есть жена боцмана — Надёнка.
Вытерев о грудь пальцы от налипшей соли, Надёнка сказала:
— Учить их надо, а не охать! Сима, помнишь Клаву — она при тебе еще была?
— Не-а, — отозвалась проводница Сима, пробуя с деревянной ложки щи.
— Да что ты! Жена прежнего старшего штурмана.
Сима только глазом повела в сторону Надёнки и на этот раз ответила движением налитых плеч: не помню, мол. По выражению скошенного глаза, глядевшего и лукаво и сонно, было видно, как она довольна тем, что губы у нее такие твердые, что круглы плечи, что вся она такая, как есть, — короткая, тяжелая, сильная. Надёнка продолжала, глядя на Симу:
— Слушай тогда, раз не помнишь. Это мне сама Клавка рассказывала, а я ее одобрила.
И Надёнка рассказала, как эта самая Клавка однажды в обиду себя не дала.
Говорила Надёнка медленно. Очень сильно окала. Женщины хохотали, как дети. Они повторяли слова Надёнки и опять заливались, самозабвенно, с визгом.
— Ну, а дальше, дальше что?
— А дальше ничего. Клавка — баба крупная, будь здоров, как била. Вот так именно и надо, — серьезно закончила Надёнка.
Плита постепенно разгоралась. Ушел дым. Вид чистого пламени, мелькавшего в щелях чугунной дверцы, веселил. От него на широком животе Надёнки, обтянутом серым фартуком, суетились солнечные зайчики, а воздух камбуза все больше наполнялся вкусными запахами молока, закипавшей картошки, свежей жареной рыбы.
Теперь уже из угла в угол летали шутки. Сразу затеялось несколько разговоров. Всё больше о делах на берегу.
У раковины в уголке две молодые женщины мыли помидоры под краном. Одна говорила другой:
— Тамарка опять в гости зовет, а как я могу Васю так бросить? Ни поесть вовремя, ни поспать на чистом — не понимает она этого, Пишет, приезжай, городим огород колючей околицей… — Она откинула голову и захохотала. — Придумала: городим огород колючей околицей, чтобы ты приехала и не убежала!
Худенькая женщина подняла лицо и без улыбки посмотрела на подругу. Та оборвала смех и тихо спросила:
— Он тебе пишет?
— Пишет.
Они помолчали.
— А как он тебя называет?
— Да никак — Нина…
В камбуз вошел рослый, красивый старик с раздвоенной бородой. Он нес начищенную до блеска медную кастрюлю, держа ее как икону, под дно.
— Себе варишь, Надёнка?
— Все одно, давай и тебе состряпаю.
Он отдал кастрюлю. Надёнка подняла крышку, глянула.
— Солил?
— Нет, посоли-ка ты, уважаемая.
Выходя из камбуза, он остановился, уступая дорогу почтарке Маргарите, которая шла со сковородой. Высокая и дородная, она не со всяким разойдется в узкой двери. Форменный китель еле сходится у нее на груди.
Она вошла и громко поставила, сковороду на обитый цинком стол. Повернулась и не глянула, а ударила взглядом сначала по кастрюлям на плите, потом по лицам, потом уставилась поверх голов в окно.
