- Я хотел узнать для начала, какие у вас были взаимоотношения с Левицким, - терпеливо напомнил Линьков.
- Да-да, конечно, - быстро сказал я, вдруг встряхнувшись от одной жуткой мысли, - мы с ним были в очень близких отношениях, и по работе и вообще...
Ну, друзья, одним словом! Но вы мне раньше объясните, что же все-таки случилось? Вы сказали, смертельная доза - это... ну, не по ошибке... Что же тогда, почему?
- По всем имеющимся данным, это - самоубийство, - тихо и как будто извиняющимся тоном ответил Линьков.
- Как это самоубийство?! Почему?! - Я не сразу понял, что ору на весь вестибюль.
- Вот об этом я и хотел бы расспросить вас, - все так же мягко и терпеливо ответил Линьков. - Действительно, почему Аркадий Левицкий мог покончить самоубийством? Если причины для этого имелись, то вам-то они известны, ведь правда?
- Мне известно вот что, - сказал я с максимальной твердостью, на какую был способен в этот момент, - известно мне, что Аркадий Левицкий не из тех людей, которые способны искать выход в самоубийстве. Он считал самоубийство актом трусости. И вообще он всегда нашел бы выход из любого положения.
Причин я никаких не знаю: думаю, что их и не было.
- Я вас понимаю, - медленно заговорил Линьков, - однако же вопрос решается не так просто. Несчастный случай, как вы сами заметили, исключается.
Действительно, нельзя по ошибке принять смертельную дозу снотворного, а кроме того, снотворное вообще не принимают на работе...
- То есть, вы хотите сказать, что он... что ему это дали... заставили... - забормотал я, чувствуя, что пол под ногами опять слегка пружинит.
- Кто же мог заставить, - сказал Линьков, с сочувствием глядя на меня, - если вы сами видели, что никаких следов борьбы не было... Лежал-то он абсолютно спокойно...
Меня холодом обдало: я будто снова увидал, как Аркадий лежит на диване, такой спокойный, словно прилег отдохнуть и уснул. Да, никаких следов борьбы... Просто взял вот Аркадий и проглотил... сколько там было пачек этого проклятого снадобья? Не то четыре, не то пять, - значит, он заранее это подготовил, припас... Никогда он у себя не держал столько снотворного сразу, не так его легко получить да и незачем...
- ...и никого другого в лаборатории вечером вроде бы не было, - говорил тем временем Линьков, внимательно глядя на меня. - Вы, насколько мне известно, из института ушли вместе со всеми... и больше там не появлялись в тот вечер?
Последние слова он произнес вопросительным тоном, и я с некоторым усилием сообразил, что мне задан классический вопрос: "Где вы были, когда это произошло?"
- Нет, не возвращался, - ответил я. - Пошел в библиотеку и просидел в читальном зале до самого закрытия. Вышел оттуда без пяти одиннадцать, пешком пошел домой, там еще выпил чаю, почитал немного, лег спать около часу ночи, а утром мне позвонили...
- Понятно, - сказал Линьков, - для проформы мне это знать необходимо. Так какие же у вас соображения по поводу случившегося?
Я беспомощно пожал плечами.
- Не знаю, что и думать. Это... ну, просто это так нелепо, нелогично, что...
Действительно, что меня больше всего и прежде всего поражало в случившемся, так это его дикая нелепость, полнейший алогизм. Я все еще не мог внутренне принять это как совершившийся факт, мне казалось, что этого попросту быть не может, что так не бывает, чтобы ни с того ни с сего...
- Я только в одном уверен, это я уже говорил, - добавил я, - что никак не мог Аркадий покончить самоубийством! В конце концов я в этот день был с ним с девяти утра до пяти вечера, мы находились в одной комнате, работали над одним и тем же заданием, переговаривались... ну и обедали вместе, и вообще... Неужели бы я не заметил, если б он... ну, вел себя как-то необычно...
Тут я вдруг запнулся. Необычно? А что, собственно, мог бы делать человек в таком случае? Человек волевой, не тряпка, не слизняк какой-нибудь? Если он почему-то вообще решился на это, - ну, допустим! - и решил вдобавок, что сделает это именно на работе, после того, как все уйдут (все эти предположения - нелепость, дикая нелепость, но если все же?..), то он уж как-то держался бы, что называется, в рамках. Что бы у него в душе ни творилось. Может, он именно и держался изо всех сил? Ведь если толком припомнить, он был вчера...
