– Не догадалась умереть попозже, – злобно говорит он своему же, но почему-то женскому телу, – когда б я был свободней, чем сейчас. Мы дни за днями шепчем «завтра, завтра». Так тихими шагами жизнь ползет к последней недописанной странице. Оказывается, что все «вчера» нам сзади освещали путь к могиле. Конец, конец, огарок догорел! Жизнь – только тень, она – актер на сцене.
Здесь он почему-то запнулся. Он почему-то подумал, что нужно было сказать, что жизнь – театр и люди в ней актеры, но не стал останавливаться на этой мысли и продолжил выплевывать теснившие грудь слова:
– Сыграл свой час, побегал, пошумел, – говорил он с рыданием, – и был таков. Жизнь – сказка в пересказе глупца. Она полна трескучих слов и ничего не значит.
– Франсуаза! – прокричал Ласточка в ужасе. – Мне приснился дурной сон: я играл в театре, и прощался с жизнью стихами Шекспира.
Франсуаза немедленно прилетела. Это была большая белая птица – франсуаза, и Ласточка хоть и обрадовался ей, но все же отметил про себя, что она негритянка и поэтому никак не может быть белой птицей.
– Я не хочу спать, – сказал он ей во сне, – и потом, я вскрыл не то письмо, а у меня нет времени читать не те письма. Пожалуйста, почитай мне те, ведь я же не могу читать с закрытыми глазами. Мошенничать не стану я в игре, – добавил он для большей убедительности, и Франсуаза взяла письма и, аккуратно вскрыв одно из них, начала читать.
– Как же ты хорошо читаешь, – промолвил он, еле шевеля губами. Он хотел поблагодарить ее, но текст письма уже тек, и он немедленно замолчал, чтобы слушать, не пропуская ни слова.
– Мы дни за днями шепчем «завтра, завтра». Так тихими шагами жизнь ползет к последней недописанной странице… – почти шепотом, медленно, нараспев произносила Франсуаза.
– Это не то! – заорал он в бешенстве. – Ты читаешь не то, выпусти меня! Ты смеешься надо мной! Поди прочь! Прочь!
Он вскочил и выбежал из комнаты. И оказался снова в каком-то темном коридоре с потушенными факелами. Он бежал почти на ощупь, все время ударяясь о какие-то предметы и натыкаясь на стены. Наконец он увидел впереди свет и ринулся к нему. Свет выходил из огромной залы, из распахнутых огромных двустворчатых дверей, и он, ни минуты не колеблясь, вошел туда.
В огромной зале стоял ломившийся от яств стол, за столом сидела вся королевская семья со свитой, шла какая-то праздничная трапеза, и королева, увидев Ласточку, немедленно пригласила к столу.
– Какую пищу вы предпочитаете? – спросила она немного слащаво. – Здесь каждый питается тем, чем хочет. Его величество насыщается только властью, власть питает его, и всякая другая пища кажется ему пресной. Я нахожу вкус в дворцовых интригах. Наш поэт, вот он, красавец, толстяк, грамотей, ничего кроме славы не признает. Святой отец питает слабость к чужим душам. Шут обожает смех, и, если на его шутку не рассмеяться, он может умереть голодной смертью. Актеры – вон там они сидят всей труппой – питаются исключительно нашим расположением и обожанием простого люда, перед которым мы иногда разрешаем им выступать. Наш астроном питается одной гордыней, точнее, это гордыня пожирает его, потому что он уверен, что именно он открыл все звезды на небе. А вы, юноша, – почему-то она назвала Ласточку юношей, – какого кушанья жаждете вы?
Он задумался. Он перебирал в памяти множество ответов. Он ощущал себя школьником, который держит экзамен и не знает, какой ответ выбрать. Он чувствовал обращенные на себя глаза всех присутствующих в зале распрекрасных особ, чувствовал нетерпение королевы, которая уже даже шипела по-змеиному и готовилась укусить, если бы он еще хоть мгновение помедлил с ответом.
– Я всегда любил свободу, – ответил Ласточка дрожащим от неуверенности голосом, и зала взорвалась смехом и негодованием. Они приняли его на руки и начали качать и подбрасывать в воздухе:
– Ах ты, гордец желторотый, – пощипывал его святой отец.
– Ах ты, многоженец, – повизгивала королева, тыкая в него своим длинным заостренным перламутровым ногтем.
– Да нет, он просто полоз, – проговорил шут, ударяя его своей карликовой ногой под зад, – полоз, оползень и лозоп, обычный неудачник-лозоп, – и все от этих слов захохотали еще больше и стали еще выше подбрасывать Ласточку.
