Когда я в ресторане отошла в туалет, Андре рассказал об убитом своем друге, в убийстве которого замешан его находящийся в тюрьме сын, о том, что его друг не только обрюхатил жену Андре, но и сестру одной из заказчиц Андре, и та, видимо, подвинувшись умом, приезжала из какого-то города в Сибири, где добывают нефть и газ, приезжала с ребенком на руках, и требовала от Андре признать свое отцовство на том основании, что эту сибирячку обрюхатил его подчиненный, а когда Андре наотрез отказался, она, в свою очередь, отказывалась уйти из его квартиры, и Андре пришлось вызывать не полицию, а каких-то гангстеров, которые знали мужа этой сибирячки, и гангстеры увещевали ее долгой зимней ночью, оставив Андре наедине с малышкой — она родила девочку, — и Андре был готов поклясться, что девочка была как две капли воды похожа на его убитого друга.
Мне в этой истории не виделось ничего смешного, она была очень грустной, от нее веяло несчастьем, но лупоглазая свояченица Игнацы веселилась, утащила Андре на какие-то танцульки — я и понятия не имела, что где-то еще бывают танцы, не тряска под «бу-бу-бу», а именно танцы, и там они танцевали до упаду, а о том, что было потом, ни свояченица Игнацы своей сестре, ни Андре — мне не рассказывали. Он почему-то торопился вернуться. Говорил, что его ужасные крысы без надлежащего ухода будут хандрить и заболеют, хотя за ними приглядывает женщина из Средней Азии, которая убирается у них в подъезде, она очень ответственная, была у себя дома учительницей.
Я просила показать фотографии сыновей, но их у него не оказалось. Он сказал, что в Москве есть большая пачка фотографий деда, Софьи, погибших дяди и тети, есть снимки, неизвестно кем сделанные, того, как они с бабушкой были у жившей в городе с труднопроизносимым названием соратницы его деда по всем тем взрывам и стрельбе, в которых они вместе участвовали, и что эта соратница деда перевела «Маленького принца».
— Прости — что она перевела?
— «Маленького принца». Его написал французский летчик, он погиб во время войны.
— Маленький принц?
— Нет, летчик. «Маленький принц» — это сказка. Ты не читала? Она не только для детей.
— А! Да-да, «Le Petit Prince». Конечно! Перевела? Какая молодец!..
У меня не было времени на чтение сказок, уж во время войны и после нее — тем более. И желания их читать не было никакого. «Маленького принца» я прочитала совсем недавно. Он и сейчас на столике у моей кровати. Он жил на планете, которая была чуть больше него самого, и ему очень не хватало друга. Я жила на другой, огромной, планете, но не хватало мне того же…
Из дверей морга появилась последняя вдова. Кудрявые дочки застревали в ее длинной юбке: старшая — ковыряя в носу, младшая — отвлекаясь на поднятый порывом ветра желтый листочек. У вдовы была тонкая талия, сильно выступающая корма, плоская грудь. Губы со скорбно опущенными уголками казались красной нашлепкой на блестевшем от слез лице. От нее шла вибрация смерти и похоти, вдова шумно высморкалась в бумажную салфетку, бросила салфетку на землю, младшая дочка выпустила только что пойманный листочек, подняла салфетку, громко топая, побежала к урне в углу двора, опустила ее в урну, отряхнула руки, вернулась к матери, показала сестре язык. Распорядитель собрал несколько мужчин: черным костюмом, черной рубашкой и бледностью среди них выделялся Потехин. Разлучница взяла меня за руку.
— Сын не должен нести гроб отца, — сказала она.
— С ума сошли?
— Миша намекал…
— Он меня называл «сынуля», и что с того?
— Но вы, во всяком случае, Михайлович, а не Карлович…
…Разлучница явно собирала материал о моей семье, о Шихмане, моем отчиме, своем первом муже. Быть может — для себя, быть может — для какого-то знакомого, одного из тех писателей, что, по рассказам моей матери, сиживали в студии разлучницы, на ее программе. Что такого было в Шихмане, что притягивало женщин, молодых, сочных, жаждущих внимания и ласки? В молодые годы его преследовали неудачи, начиная от смершевской машинистки, что предпочла ему переводчика, шепелявого и коротконогого; потом буфетчицы из столовой эмгэбэшного общежития, искавшей соответствия между величиной звезд на погонах и размерами мужского достоинства, неудовлетворенной его маленькими звездами, когда они стали большими, буфетчица пропала, ее просто заменили на другую, Шихман спросил «А где Клавдия?» «Болеет!» — ответили ему, он встретил эту Клавдию на бульваре, лет через десять, уже будучи женатым на моей матери, он держал меня за руку, сказал: — «Вот с той тетей, которая нам кивнула, я работал!» — а тетя была маленькая, толстая, старая, со шрамом через лицо, в лагере ее насиловали уголовники, Шихман, словно предчувствовавший грядущий разрыв с моей матерью, перед тем, как я ушел в армию, несколько вечеров посвятил откровениям — о прошлом, настоящем, о войне, службе у Хозяина, о женщинах.
