— Машина ждет, — сказал Потехин в зеркало.
— Спускайся, я сейчас…
Потехин стоял возле чисто вымытой «девятки» с тонированными стеклами, курил, когда подносил сигарету ко рту, появлялся идеальный манжет с золотой запонкой. Золото на черном. Я сел сзади. Внутри машины пахло благовониями. Потехин отщелкнул сигарету точно в урну.
— Они спросили — «Мерседес»? «Опель»? Нет, ответил я, только наше, только родное, нам «Опель» не нужен, — сказал Потехин, усевшись на переднее сиденье.
— Здравствуйте! — сказал водитель, смуглый юноша с детским лицом.
— Привет, — ответил я.
— Можно ехать, — сказал Потехин юноше, юноша тронул с места.
— Что у тебя в пакете? — спросил Потехин.
— Так, не важно, — я тронул юношу за плечо, он вздрогнул.
— Нам надо на берег Москвы-реки. Выедете на проспект, второй поворот налево, дальше я покажу.
— Сказали — в центр. Больница Управления делами. У меня записано, — юноша с опаской посмотрел на Потехина.
— Это ненадолго. У вас есть лопата?
— Есть, — юноша поежился. — В багажнике.
По-русски он говорил хорошо, но с сильным акцентом.
— Мне она будет нужна, — сказал я и откинулся на спинку сиденья.
— Что у тебя в пакете? — повторил вопрос Потехин.
В пакете у меня лежал сдохший ночью Акелла, Акелла шестнадцатый, понятное дело — вместо него во главе крысиных волков вставал семнадцатый, король-волк умер — да здравствует король, но Акеллина смерть накануне похорон Михаила Шихмана меня расстроила. Очень расстроила. Акеллу надо было похоронить первым.
Мы заехали на стоянку над рекой, спустились вниз, Потехин поскользнулся на сырой траве, успел схватиться за ветки разлапистого куста, спас костюм, но испачкал и оцарапал руку. На моей маленькой полянке, возле старой березы, было кострище, лежали пустые бутылки, смятая пачка сигарет, огромный использованный синий презерватив.
— Тут у вас просто слоны сношаются, — сказал Потехин, указывая на презерватив, водитель, которому Потехин сказал идти с нами, воткнул в землю лопату с коротким черенком.
— Где копать? — спросил он.
— Вон там, за камнем, — сказал я.
Потехин что-то сказал водителю, тот подошел к камню, Потехин попросил меня указать точно место, снова что-то сказал водителю.
— Я никогда не слышал, как ты говоришь на пушту, — сказал я.
— Это дари, водителя-пуштуна у них не было.
— Ты и дари знаешь?
— Я много чего знаю. Моя голова забита таким говном!
Лопата стукнулась о твердое. Я забрал у юноши лопату, подкопал лист толстой фанеры, прикрывавший захоронение. Гробики с Акеллами лежали один на другом. Я достал из пакета новый гробик.
— Когда ты успел его сделать? — спросил Потехин.
— У меня есть запас. Заказал с расчетом. В похоронной мастерской. Крысы вообще живут недолго, а мои короли…
— В мастерской, наверное, обалдели…
— Не без этого!
Я положил гробик на свободное место, накрыв все фанерой.
— Засыпай! — сказал я юноше.
Он не шелохнулся. Потехин посмотрел на него. Юноша начал закапывать погребение. Потехин его остановил.
— Хочешь что-то сказать? Или могу я? Помолимся?
— Помолимся над телом моего отчима.
— Хорошо. У тебя есть платок? — он показал мне раскрытую ладонь: она была в крови.
Я дал Потехину платок.
— Он чистый, — сказал я.
Потехин обтер ладонь платком, протянул мне руку, я платок завязал.
— Не туго?
— Нормально, — он повернулся к юноше, что-то ему сказал.
— Пошли, — Потехин взял меня под руку.
— Что ты сказал?
— Что ждем его у машины. И перестань, япона мать, спрашивать, что я сказал, очень тебя прошу, ты меня задолбал, понимаешь? Задолбал!
— Ага, — кивнул я, и мы поехали в морг больницы Управления делами…
…Шихмана поселили в центре с тех пор, как поставили возить атэнское, дали комнату в коммуналке, отстранили в разгар кампании по борьбе с космополитами, он лежал день-деньской, глядел в высокий потолок с остатками лепнины, композиция «Торжество разума», частью уходившей к соседу справа, частью — к соседке слева, когда-то вся квартира была квартирой какого-то профессора Московского университета, — потом вернули на службу — но он уже возил не вино, возил арестованных по делу сионистского заговора в МГБ, тонкое психологическое воздействие, еврей-эмгэбист евреев-эмгэбистов арестовывает, наверняка поставили бы и расстрельщиком, но — обнаружилась язва, резкие боли, прободение, потеря сознания на коммунальной кухне, падение навзничь у кухонной плиты, увезли в госпиталь как был, в пижаме и тапках, с одной стороны — удобно, с другой — возникли проблемы при выписке, некому было принести во что переодеться.
