Крысиный король - страница 39
Мы вышли из здания вокзала, перешли на другую сторону. До машины Игнацы пришлось идти по уходящей вниз узкой улице. Было прохладно. Нас обогнал высокий плечистый негр. «Пардон!» — сказал он. Рашель держала меня под руку. «Нас осталось очень мало, — сказала она. — Слишком мало…» Я хотел спросить — слишком мало для чего? — но, пока подбирал слова, мы подошли к машине, большому «Ситроену» с побитым правым передним крылом. Игнацы проследил мой взгляд и сказал, что был сам виноват в аварии, поэтому страховку ему не выплатили и он пока ездит так — не хватает денег на ремонт. «Капитализм!» — сказал он и широко улыбнулся. Мне парижские родственники начинали нравиться.
Заместитель начальника Управления по розыску дал мне телефон своего свояка. Свояк служил в посольстве. Шофер. Мне надо было позвонить и передать ему книгу Валентина Пикуля. Эту книгу я читал, пока ехал через всю Европу. Меня укачивало, болела голова, Пикуль добавлял головной боли. Когда в купе пришла таможня, я тоже читал Пикуля и спокойно положил книгу на столик. Если бы таможенница пролистнула ее, я бы до Парижа не доехал: меж страниц были вклеены марки земской почты в тончайшей папиросной бумаге.
Позже, когда я рассказал об этом Потехину, его интересовало только — какие? какого уезда? какого выпуска? каким номиналом? Я ответил, что там были марки самых разных уездов, но больше всего мне понравились земской почты Гдовского уезда, номиналом в две копейки, голубые, розовые, серые и сине-зеленые.
— Вот бляди какие! Почти всех выпусков. А может быть, и совсем всех. Это немалые деньги. Надо, конечно, найти покупателя, но раз ты вез только земскую почту, значит, покупатель уже есть. За тысячу франков отсосут, не поморщатся. Передал?
— Передал. Если бы не передал, вряд ли бы на тебя вышел.
— Любое благородное дело стоит на подлости и блядстве.
— Значит, попытаться сделать так, чтобы тебя не отправили в Союз на расстрел — дело благородное?
— Меня расстрелять, может, и было бы правильным, а вот земские марки вывозить и способствовать в этом — неправильно.
— Ну знаешь! Ты просто мудак… Мы сидели на улице, за маленьким столиком. Пили кофе. У меня ныла кисть правой руки. У Дерябина оказался крепкий нос. Ждали Лэлли — она должна была увезти Потехина на какую-то квартиру, где жили приятели ее брата, такие же плечистые сенегальцы. От кофе уже мутило.
— У меня есть принципы, — сказал Потехин.
Через некоторое время он вернулся сам, но уже в Россию. Его задержали на границе. Говорил — узнал, что у тетки онкология. Ему сделали документы в посольстве. Наверное, по представлению того же гэбиста, с которым меня свел посольский шофер. Тетку Потехин застал в прекрасном состоянии. Да, онкология, да, процесс, но жить-то можно, но жить-то надо.
Его тетка переживет всех. Племянника уже пережила, меня скорее всего тоже. Старая порода, они даже болеют иначе. Условием освобождения Потехина было сесть за рычаги и поехать на Грозный. Смыть кровью. Это самые подлые слова — смыть, искупить, заслужить. Все на них держалось и держится.
— Угу, — кивнул я. — Принципы! Счас обоссусь от смеха!
Сидевший за соседним столиком седой месье в шейном платке, куривший вставленный в мундштук «Капрал» и пивший что-то мутное из пузатой рюмки, повернулся к нам:
— Туалет внутри, — сказал он по-русски. — Направо и вниз по лесенке…
— Ты не поверишь, — наклонившись ко мне, тихо-тихо проговорил Потехин, — не поверишь — пидарасы тут так и снуют. Ты зайдешь в кабинку, а тебя там… Будь осторожен!..
…Игнацы, узнав, что у меня нет с собой костюма, привез к Рашели свой, пиджак был впору, брюки коротковаты и широки, и в ресторан «Мадам Рекамье», куда Игнацы пригласил еще и своих американских партнеров, я пошел в кооперативных, пошитых в ларьке штанцах. Культурный шок настиг меня именно в этом ресторане: держа марку, я заказал в качестве аперитива водку, и специальный водочный официант прикатил к столику высокую этажерку, заставленную водочными бутылками — «Уот кайнд оф водка ду ю префер, сэр?»
