— Мои принципы сожрали вши, когда я сидел в яме у Гульбеддина, потом, что осталось, дожирали клопы и блохи в яме чеченской, они вымерзли из моих родственников и предков, которых я никогда не видел и которых ухайдокал тот гандон усатый и его нукеры, у меня остался только один принцип — выжить, любой ценой, похоронить тетку, не дать тому случиться, чтобы она хоронила меня, и, кроме как выжить, по возможности обосрав им праздник, эти сукам, обосрать, обосрать! другого принципа нет — и он повернулся ко мне:
— Почему ты спросил про ислам?
— Почему? Так ты никогда не молишься, не расстилаешь коврик, а должен пять раз в день.
— Я бы молился Аллаху, Иегове, кому угодно, если бы верил…
— Вот это да! Ты не веришь в бога?
— Можно подумать — ты веришь… Да, не верю, но не верю в того, о котором мне рассказывал мулла гульбеддиновский, всеблагого, который в соответствии с делами человеков введет в рай, удалит от ада, в того, кого люди и придумали.
— Получается — их несколько?
— Как минимум — два. Вот во второго, злобного, мстительного, жаждущего крови, любящего смотреть на страдания, то есть — в естественного, соответствующего нашей природе, награждающего подонков и пидарасов, задвигающего честных и порядочных, в настоящего человеческого бога верю, верю всем сердцем. Беда только — он где-то там, далеко-далеко, и нашему разумению недоступен…
…Через пару-тройку недель, когда я приехал к Зазвонову просить что-то сделать для Илюши, Зазвонов — было часа три дня, он только-только вышел из послеобеденного сна, причмокивая, пил свекольно-капустно-морковный сок, помешивая его стеблем сельдерея, — подтвердил то, что сказал Потехин. Только Зазвонов был подробнее. Дерябина нашла снайперская пуля, но Зазвонов уточнил, что вице-президенту Фонда социально-гуманитарных исследований, заместителю директора Института комплексных проблем, секретарю премии «Новатор», кандидату политических наук и доценту Высшей школы экономики, бывшему заместителю резидента и подполковнику в отставке Вилену Дерябину пуля почти снесла голову. Тогда я подумал: Дерябин везде был вице и заместитель, а пуля все равно его нашла.
Снайпер, как установило следствие, сидел на березе, чуть выдававшейся за линию леса. Между лесом и усадебными участками располагалось вспаханное поле. От березы до того места, где жена Вилена Дерябина Нона обнаружила тело мужа, было тысяча сто тридцать два метра. Выстрел профессионала. Гильза упала в гильзоулавливатель, но пулю, продолжившую полет после головы Дерябина, извлекли из земли. Она оказалась от специального снайперского патрона для высокоточной стрельбы, который подходил как к американской винтовке Барретт М98В, так и к российской Т-5000. Выстрела никто не слышал. Смерть была мгновенной.
Зазвонов отгрыз от стебля сельдерея кусочек, похрустел. Сказал, что хотел бы так умереть. Я спросил — есть ли за ним что-то такое, чтобы стать мишенью снайпера, Зазвонов ответил, что за каждым кроется нечто, что достойно пули, а он сам одна сплошная цель. Он был большой и крепкий. Выглядел много старше своих лет. Халат его распахивался, увесистый член выпирал из длинных серых трусов.
Источающая запах молока, белокожая, в платочке, женщина принесла из глубины дома миску горячей рыбной солянки, поставила передо мной, сдернула салфетку с вазочки с хлебом, положила рядом с миской ложку. Зазвонов подождал, пока она уйдет. Я сказал, что не голоден. Зазвонов кивнул, сказал, что, пока я не поем, он ничего не скажет. Солянка была вкусная. Мне захотелось добавки. Женщина вошла в комнату, поставила передо мной стакан в подстаканнике, блюдечко с сушками. Чай был с чабрецом.
Лишь только за женщиной закрылась дверь, Зазвонов сказал, что через Дерябина шло финансирование РСВО, и Дерябин устроил боковичок, направлял деньги в свою фирму, которую открыл еще в бытность во Франции, после того, как я свернул ему нос. Меня поразило, что Зазвонов знал и об этом. Я спросил о том, что неужели мой удар все-таки так изменил дерябинскую жизнь, на что Зазвонов ответил, что изменил, конечно, но, если бы вот сейчас сюда вошел Дерябин, он бы сказал, что очень мне за изменения благодарен.
