В тот же вечер Зари рассказывает нам о своих родителях и родственниках. Ее мать воспитывалась в чрезвычайно религиозной семье в Куме, одном из священных городов Ирана. Большинство женщин в семье ее матери носят чадру. У нее есть двоюродная сестра, которая могла бы стать кинозвездой, если бы жила в Соединенных Штатах или Европе, но она носит паранджу, закрывающую ее с головы до пят, как женщины из Саудовской Аравии. Зари называет ее Переодетый Ангел.
— Переодетый Ангел? — переспрашиваю я. — Звучит, как отличное название для фильма.
Ахмед пользуется и этой возможностью, чтобы меня похвалить.
— Он видел все классические американские фильмы, когда-либо снятые, — говорит он. — Он как энциклопедия кино. Знает всех актеров, режиссеров и продюсеров. Когда-нибудь он сам станет большим кинорежиссером.
Зари смотрит на меня и спрашивает:
— Ты хочешь стать кинорежиссером?
— Хочу, — отвечаю я.
— Это так здорово.
Ахмед победно ухмыляется.
— Я тоже люблю американские фильмы, — говорит Зари. — Но Доктор считает, что Голливудом управляют евреи, продвигающие сионизм.
Она добавляет, что не знает значения слова «сионизм», но понимает, что сионистом быть нехорошо.
Фахимех говорит, что ее отец — обозреватель в «Кейхан», самой крупной иранской газете. В детстве он мечтал взять интервью у Уолта Диснея, но кто-то из «Кейхан» сказал ему, что Дисней — агент сионизма. Она признается, что тоже не знает, что такое сионизм, но, судя по тому, как звучит это слово, сионистом быть ужасно!
— Поговори о сионизме! — подзадоривает меня Ахмед. — Поговори о сионизме!
— Многие ключевые фигуры киностудии «Голливуд» были евреями, — заглатывая наживку, говорю я. — Цукер, Майер, Селзник — все они были евреями, но я не думаю, что они сняли какие-то фильмы, способствующие созданию государства Израиль, — а в этом и заключается сионизм.
— Ух ты! — с притворным изумлением говорит Ахмед. — Откуда ты все это знаешь? Всегда узнаешь от тебя что-то новенькое.
— Можно мне воды? — прошу я Зари в надежде остановить Ахмеда.
Каждый раз, как Зари уходит за едой и напитками, я жалею, что не могу оказаться в другом месте, чтобы дать Фахимех и Ахмеду побыть одним, но я просто не знаю, куда уйти. В конце концов ко мне на помощь приходит Зари. Она зовет меня из дома. Впервые она зовет меня по имени, и оно звучит по-особому. Собственное имя в ее устах почему-то прибавляет мне значимости. Я захожу и вижу, что она чистит апельсин.
— Я хотела, чтобы они могли немного побыть вместе, — с улыбкой говорит она.
— Понимаю. Могу я чем-то помочь?
— Нет, спасибо. Просто составь мне компанию.
Она отворачивается и продолжает чистить апельсин.
Напряжение растет. Я впервые с ней наедине и понятия не имею, что делать. В кухню заходит Кейван, берет стакан воды и сразу же уходит.
«Может быть, Ирадж, в конце концов, не такой уж плохой парень», — говорю я себе, думая о том, как он смотрит на сестру Ахмеда.
Зари говорит:
— Они вдвоем так мило выглядят.
— Ты такая добрая, что делаешь это для них.
— О, для Ахмеда я сделаю все, что угодно. Он отличный парень.
— Точно, — соглашаюсь я.
Сказать мне больше нечего. Воцаряется долгое неловкое молчание.
— Ты всегда такой молчаливый? — спрашивает она, улыбаясь мне через плечо.
— Нет, обычно нет, — говорю я.
Я тщетно подыскиваю слова, чтобы рассказать, как я привык общаться с людьми. Ничего не придумав, я продолжаю молчать.
— Есть в твоей жизни особый человек?
Я не знаю, что сказать. Она чувствует неловкую паузу и оборачивается. Заметив, что я краснею, она усмехается.
— Не стесняйся. Я всего на пару лет старше тебя. Можешь быть со мной откровенным. Если хочешь, конечно.
— Да, есть такой особый человек.
Полагаю, это лучший ответ, потому что позволяет мне с ней о чем-то говорить.
— A-а, я так и думала. Каждый вечер я вижу вас с Ахмедом на крыше. Вы, наверное, говорите о девушках.
Некоторое время она молчит.
— Теперь я знаю, что он говорит с тобой о Фахимех. А кто же царица твоих историй?
Я ужасно волнуюсь оттого, что она уделяет мне столько внимания. Я оглядываюсь по сторонам, вскидываю руки, переминаюсь с нога на ногу и говорю под ее пристальным взглядом:
